Дэмиен наконец встает, и гориллы следуют его примеру.

– Собираешься сегодня на какой-нибудь показ? – спрашиваю я. – Или у тебя в планах еще один суд над Готти?[31]

– А что, разве его снова судят? – Тут до Дэмиена доходит. – А ты у нас, однако, шутник. Только шутки у тебя не смешные.

– Спасибо.

– Да, я пойду на показы. Идет Неделя моды, что еще можно делать в это время? – вздыхает Дэмиен. – А ты где-то выступаешь?

– Ага, у Тодда Олдема. Один из парней, которые следуют за моделями, когда те выходят на подиум. Знаешь, это что-то вроде темы: «За каждой женщиной…»

– Вьется какой-нибудь хорек? Смешно! – Дэмиен потягивается. – Звучит просто офигительно. Ну и как, ты готов?

– Будь спокоен, чувак! Я – скала, я – остров[32].

– Кто бы стал с этим спорить?

– В этом я весь, Дэмиен.

– Уже завязал с OPP?

– Ты же меня знаешь.

– Ты сумасшедший, – усмехается Дэмиен.

– Главное – ясность, зайка. Абсолютная ясность.

– Хотел бы я знать, Виктор, что ты имеешь в виду под этим.

– Всего лишь три слова, мой друг: Прада, Прада и ничего, кроме Прады.

В одном маленьком квартальчике в Трайбеке[33] – из тех, что «вот-вот войдут в моду», – вверх по пролету не особенно крутой лестницы и через темный коридор: длинная гранитная стойка бара, стены, украшенные канделябрами из металла, похожими на обломки автокатастрофы, не особенно большой танцпол, десяток видеомониторов, небольшая ниша, которая легко превращается в будку диджея, комнатка сбоку просто взывает, чтобы превратить ее в VIP-зал, зеркальные шары свисают с высокого потолка. Иными словами – фундаменталистский подход. Ты видишь мигающий свет, и тебе кажется, что ты и есть этот свет.

– Ах, – вздыхаю я, обводя взглядом помещение. – Клубная сцена.

– Ну да! – Джей-Ди нервно следует за мной по пятам, при этом оба мы прихлебываем из купленных им бутылок диетического Snapple со вкусом дыни и лесных ягод.

– Есть в этом какая-то красота, Джей-Ди, – говорю я. – Ну признай же это, гомик противный. Признай!

– Виктор, я…

– Я знаю, что ты падаешь в обморок уже от одного моего мужественного запаха.

– Виктор, только не нужно привязываться к этому месту, – предостерегает Джей-Ди. – Ты же знаешь, что клуб этот будет жить недолго, что в клубном бизнесе вообще все меняется крайне стремительно.

– Это ты будешь жить недолго, – говорю я, проводя рукой по холодному граниту стойки.

– Ты вкладываешь массу энергии, а затем все те люди, которые делали это место красивым и интересным, – не надо ржать, прошу тебя! – уходят куда-нибудь в другое место.

Я зеваю.

– Звучит точь-в-точь как история гомосексуальной связи.

– Извини, дорогуша, мы немного заблудились!

Это говорит Уэверли Спиэр, наш дизайнер по интерьерам, вылитая Паркер Поузи. Она явилась в темных очках, в обтягивающем брючном костюме, шерстяном берете, а за ней по следам плетется парочка: какая-то рэпперша жуткого вида и рокер-нытик в футболке с надписью «Я – КОРОЛЬ ЕБЛИ».

– Почему опоздала, зайка?

– Я заблудилась в вестибюле Paramount, – говорит Уэверли. – Я пошла по лестнице вверх, вместо того чтобы пойти по лестнице вниз.

– А…

– Плюс, ну, в общем… – она роется в своей черной сумочке от Todd Oldham, усеянной граненым хрусталем, – Херли Томпсон в городе.

– Продолжай.

– Херли Томпсон в городе.

– Но разве он не должен сейчас сниматься в продолжении «Города Солнца-два»? Я имею в виду «Город Солнца-три», – спрашиваю я, слегка негодуя. – В Финиксе?[34]

Уэверли отделяется от сопровождающих ее зомби и уволакивает меня в сторонку от Джей-Ди.

– Херли Томпсон, Виктор, находится в Paramount