– Надеюсь, что ты прав… Однако что делать, если среди них обнаружится вожак? Что тогда?

– Этого не случится. Я достаточно перевидал поместий на своем веку и прекрасно знаю, как они устроены. Всякого, в ком есть хотя бы унция духа или независимости, либо продают в школу гладиаторов, либо ломают наказаниями в качестве назидания всем остальным. Рабов мы усмирим достаточно быстро. Как только выявят и поймают главарей, ответственных за ту жуткую картину, свидетелями которой мы были, их распнут, а тела оставят гнить на потеху воронам. На мой взгляд, подобная мера станет достаточным назиданием, которого рабы долго не забудут.

Катон кивнул. И все же на душе его было неспокойно. Кто знает, сколько рабов находится на острове. Если они сумеют объединиться и найти вожака, тогда их армия может представить серьезную угрозу римским интересам на Крите. Впрочем, опасаться следовало не только рабов. В горах всегда водились разбойники, преступники, беглые и отверженные, всегда готовые воспользоваться хаосом. Если рабы и разбойники объединят свои силы, ничто, кроме регулярной армии, не сможет сохранить остров в составе империи.

Катон переменил позу и привалился к стволу упавшего дерева.

– На мой взгляд, нам нужно отдохнуть, господин. Мы с тобой не спали почти два дня. Беру на себя первую стражу. Я разбужу тебя, когда настанет твоя очередь.

– Честное решение, но не забудь разбудить меня. Я не могу позволить, чтобы тобой овладела усталость, когда мне нужна будет твоя помощь в Гортине.

– Я разбужу тебя, господин. Честное слово.

– Ну, хорошо.

Семпроний окинул взором окрестности и выбрал местечко возле соседнего дерева, под которым насыпалась мягкая горка сосновых иголок. Закутавшись в плащ, он опустился на землю, положив голову на корень. Совсем скоро дыхание его сделалось ровным и глубоким; наконец, он начал похрапывать.

Откинув голову назад, Катон посмотрел в небо. Ночь выдалась светлой, звезды и луна блистали на темном бархатном пологе. Зрелище это помогло ему на мгновение успокоить взбудораженный ум, и он подумал, как было бы хорошо, если бы Юлия сейчас была с ним, устроившаяся возле плеча так, чтобы волосы ее касались его подбородка. В памяти его словно повеяло ее любимыми духами, и центурион улыбнулся. Затем внимание его привлек вдруг вспыхнувший вдалеке огонь, и, опустив взор от небес, Катон попытался вглядеться в царящую на земле темную ночь. Пламя разбушевалось над равниной в нескольких милях от обоих римлян, и на его глазах языки огня скоро поглотили все здание. Он долго смотрел на этот огонь, ощущая, как крепнет в груди ощущение мрачного предчувствия.

Принявший от него стражу сенатор Семпроний разбудил Катона перед самым рассветом. Шевельнувшись, центурион обнаружил, что укрыт плащом сенатора. Кивнув в сторону плаща, он пробормотал слова благодарности.

– Он был нужен тебе больше, чем мне, – улыбнулся Семпроний. – Мне нетрудно походить взад и вперед, чтобы согреться. И кстати, это напомнило мне молодые годы, когда я служил на Рейне младшим трибуном[18] в Девятом легионе. Никаких удобств там предусмотрено не было, скажу я тебе. Впрочем, забыл, ты, кажется, служил на той же границе, не так ли?

– Да, господин. И отслужив там одну зиму, человек уже не надеялся пережить вторую. Холодно, как в Аиде.

– Что ж, помню. – Семпроний зябко поежился, a затем подал Катону руку. – Вставай, пора ехать.

Поднявшись, Катон невольно застонал. Раненая нога одеревенела и немедленно начала пульсировать, когда он перенес на нее вес своего тела.