Еще одним близким к Гитлеру человеком был бывший торговец лошадьми Кристиан Вебер – здоровяк, работавший вышибалой в ночном заведении сомнительной репутации. Одним из первых вступивший в ДАП, он не расставался с хлыстиком (как и его патрон), очевидно, с целью придать себе более мужественный вид. Еще одной «гориллой» фюреру служил подмастерье мясника Ульрих Граф – настоящий «мачо».

Но у него имелись также образованные друзья, распахивавшие перед ним двери богатых буржуазных домов. Это, например, Дитрих Экарт, которому фюрер посвятил второй том «Майн Кампф». Кое-кто считал его «наставником» Гитлера. И, хотя влияние на него этого писателя, журналиста и поэта оставалось средним, следует признать, что в первые послевоенные годы оно ощущалось достаточно сильно. Родился Экарт в 1868 году в Пфальце, некоторое время изучал медицину, затем обратился к литературе. «Поэт-ясновидец», переводчик на немецкий драмы Ибсена «Пер Гюнт», он стал для «бродячего пса» Гитлера старшим другом и учителем, прививал ему правильный немецкий язык, хорошие манеры и ввел его в высшее мюнхенское общество. Именно Экарт пустил слух о провидческих способностях Гитлера. В 1919 году он сочинил поэму, в которой предрекал явление спасителя нации, который будет не военным, а рабочим, умеющим пользоваться «своей глоткой». Ему же принадлежит боевой клич «Германия, проснись!» – рефрен одного из стихотворений. Он был предтечей целого сонма воспевателей национал-социализма и первым редактором «Фолькишер беобахтер»; через посредничества Рема он получил из рук генерала фон Эппа 60 тыс. марок; на эти деньги он приобрел газету, 17 декабря 1920 года ставшую рупором НСДАП.

Зажиточный бонвиван, любитель женщин и выпивки, Экарт умер вскоре после путча и недолгого заключения в тюрьму, в декабре 1923 года. Гитлер в это время уже отдалился от него. Посмертное сочинение «Большевизм от Моисея до Ленина. Мой диалог с Гитлером», напечатанное в 1924 году, выражает юдофобию автора, но не может быть расценено как реальный диалог с фюрером. Текст он писал в одиночестве летом 1923 года, уже уйдя в отставку.

Другим «проводником» Гитлера в богатых мюнхенских кругах был Эрнст Ганфштенгль по прозвищу Пуци, также написавший «Мемуары». Сын известного издателя книг по искусству и матери-американки, потомок двух генералов, он учился в Гарварде и вернулся в Германию лишь в 1921 году, в тот самый момент, когда Гитлер захватил руководство в партии. Он поступил в Мюнхенский университет, на исторический факультет, где работал над диссертацией «От Мальборо до Мирабо». Его научный руководитель отказался поставить ему отличную оценку, хотя Освальд Шпенглер в письменном виде подтвердил, что со времен Олара не читал ни одного столь же добросовестного научного труда об истории XVIII века. О Гитлере Пуци впервые услышал от военного атташе американского посольства в Берлине полковника Трумена Смита; тот назвал его «ключевой фигурой», которая вскоре положит себе в карман весь мир. Сохранилась нота, в которой Смит пересказывает свой разговор с Гитлером, имевший место 20 ноября 1922 года. Тот весьма ловко ввернул, что для Великобритании и США будет гораздо предпочтительнее, если борьба с большевизмом развернется не на их территории, а на земле Германии. Если США не поддержат немецкий национализм, страну захватят большевики, вопрос о репарациях отпадет сам собой и немецкие коммунисты вместе с русскими двинут на Запад.

Смит, которому дела не позволяли задержаться в Мюнхене, предложил Ганфштенглю пойти вместо него на митинг НСДАП, где должен был выступать Гитлер. По словам молодого историка, на первый взгляд Гитлер показался ему типичным унтер-офицером с невыразительным лицом и привычкой командовать. Но стоило фюреру заговорить, как его мнение резко изменилось. Перед ним был подлинный виртуоз, куда лучше Теодора Рузвельта, сенатора от Оклахомы Гора и даже Вудро Вильсона, которого называли «серебряным языком». Гитлер в равной мере владел лексиконом домохозяйки, обеспокоенной пустыми полками магазинов, простого солдата или офицера. Он словно читал мысли богатого буржуа, разоренного инфляцией, или добросовестного чиновника, потерявшего место. Он сам верил в то, о чем говорил, и это придавало ему особое обаяние – высказываемые им обещания казались ему самому реальными. Наверное, невозможно лучше выразить ту силу, что привязывала Гитлера к толпе, как и силу его самовнушения. Фюрер, по словам Ганфштенгля, воспринимал толпу как женщину, которую нужно соблазнить; трибуна была для него «эрзац-постелью», в которой происходило совокупление с «женщиной-толпой». На самом деле он считал фюрера импотентом – на основе сведений, полученных от некоторых женщин и собственной жены, за которой Гитлер пытался нелепо ухаживать. Очевидно, что эти его замечания вдохновили многих комментаторов и историков, указывавших на «оргиастическую риторику» речей Гитлера. Кроме того, он находил в его речах лукавое остроумие и даже элегантность, напоминавшую споры в венских литературных кафе; о слабости кайзера в решительные минуты он говорил с мягким юмором. В то же время, упоминая левых политиков, он становился желчным и ядовитым; рассуждая о фронтовом братстве, Кемале Ататюрке или марше Муссолини на Рим – возвышенно-пафосным. Под влиянием его энергичной речи, сопровождаемой красноречивой жестикуляцией, аморфная толпа превращалась в единый организм, охваченный одним и тем же чувством. Ганфштенгль был одним из немногих друзей, удостоившихся приглашения в комнату Гитлера. Он оставил ее описание: ничего лишнего, кровать, загораживающая часть окна, стол, стул, несколько вытертых ковриков, книжная полка. На ней, в числе прочего, «История Первой мировой войны», «История» Людендорфа, «История Германии» Третшке, произведения Клаузевица, история Фридриха Великого, биография Вагнера, всемирная история, военные мемуары, книга по греко-латинской мифологии.