– И ваш батюшка снова потерял сознание? – ехидно спросил Жарынин, явно изнывавший от рассказа, который слышал не в первый раз.

– А вот и нет! Отец, чувствуя приближение конца, собрал последние силы… – вполне серьезно начал Болтянский и осекся. – Дмитрий Антонович, зачем вы спрашиваете? Неинтересно – не слушайте…

– Я только не могу понять, какое это имеет отношение к вашему серебру? – режиссер кивнул на дорожный набор в сафьяновом складне.

– Самое прямое отношение! Наберитесь терпения! А если вам скучно, зачем вы мешаете Андрею Львовичу? Андрей Львович, вам ведь интересно?

– Безумно! Я ощущаю живое дыхание Клио – музы истории! – сказал Кокотов, исподтишка глянув на соавтора.

Тот покорился, снова занявшись укороченными сосисками, а вдохновленный старик продолжил сагу:

– «Янек! – позвал меня отец слабым голосом. – Подойди, сынок! Ты самый младший, и ты никуда не поедешь, оставайся с маткой, береги ее, помогай и жди!» – «Чего ждать?» – воскликнул я. – «Жди своего часа! Тебе сейчас без малого восемь. Думаю, вся эта неразбериха закончится лет через десять. Придет новый царь, и наступит покой. Ты присоединишься к победителям. Кто это будет, не знаю. Сам разберешься. Учись и востри ум, младший сын! Вот, возьми мой нательный крест…» Отец попытался снять с шеи шнурок с крошечным серебряным Распятием, и это усилие стоило ему жизни. Мать, рыдая, упала на грудь покойного, а я…

– А ты, пся крев, стал думать, как вместе с евреями извести Русскую державу и ее незлобивый народ!

Это был Жуков-Хаит. К своей льняной косоворотке он добавил еще кожаный ремешок, обхватывавший голову и делавший его похожим на мастерового, как их рисуют в школьных учебниках. Сев за стол, он заорал:

– Татьяна! Жрать вези!

– А нельзя ли потише?! – строго спросил Жарынин, хотя Ян Казимирович умолял его глазами не вступать в опасные словопрения.

– Что, не нравится? – ухмыльнулся Жуков-Хаит.

– Да, мне очень не нравится, когда орут! – угрожающе подтвердил режиссер.

– Ясное дело, привыкли по ложам шептаться!

– По каким ложам? – не понял Кокотов.

– По масонским, по каким же еще!

– Ну где вы здесь масонов видели, голубчик! – мягко возразил старый фельетонист.

– Где-е! А это что-о?! – он ткнул корявым желтым ногтем в сторону «Пылесоса».

Некоторое время все четверо молча разглядывали лукавый глаз, заключенный в треугольник.

– Но ведь это же просто аллегория! – примирительно молвил Болтянский. – Возьмите капустки!

– Не хочу! С аллегорий все и начинается! – объявил тот с погромной усмешкой, и его глаза стали наливаться страшной болотной чернотой. – Гуаноиды без аллегорий не могут.

– Кто-о?

– Гуаноиды – это те, кто в жизни только дерьмо ищет. Ваш Гузкин, например…

– Выбирайте выражения! – возмущенно вставил Кокотов.

– Это он еще выбирает… – успокоил Жарынин.

Чем бы закончился весь этот застольный конфликт – неизвестно, но к ним, переваливаясь по-утиному, приблизилась Евгения Ивановна.

– Дмитрий Антонович, – сказала она, глядя на Аннабель Ли с тихим восторгом обладательницы тайны. – Аркадий Петрович просил вас к нему заглянуть!

– Как срочно?

– Прямо сейчас.

– Ну что ж, мы уже поели. Пойдемте, коллега!

Соавторы резко и одновременно встали из-за стола.

Боком, чтобы не терять из виду противника (как это делают в фильмах не нашедшие консенсуса мафиози), они проследовали к выходу, посылая успокаивающие улыбки ветеранам, испуганным назревавшим скандалом. Болтянский, стремглав перенеся тарелку с сосисками и морскую капусту за столик, где сидел Ящик, принялся взволнованно делиться воспоминаниями о пережитом. Лишившийся супостатов, Жуков-Хаит сразу сник, размяк, и на лице его возникло выражение послезапойной безысходности.