– Ничего себе мелочи! – поежился писатель.

– Да, мелочи. Ознакомившись с материалами дела, опытная Антонина Сергеевна стала тщательно во всем разбираться и вызвала на допрос среди прочих Бесстаева… – Жарынин глянул на часы и вскинул брови. – Этот вызов погубил Железную Тоню, а меня лишил бесценного источника информации в правоохранительных органах. Ну и хватит на сегодня, завтра рано вставать. Мы выезжаем в 8.00.

– Мы? Зачем?

– Я – продолжать борьбу! А вам, кажется, надо на какие-то анализы?

– Да… – кивнул Андрей Львович, среди бурных событий чуть не позабывший о визите к доктору Оклякшину. – Да, мне очень надо…

– Комп оставьте у меня – гляну перед сном, что вы там нацарапали!

– Лучше я подожду, пока вы прочтете…

– Да не бойтесь, ничего я с вашим лэптопом не сделаю!

Уходя, Кокотов обернулся на ноутбук так, точно оставлял грубому соавтору лучшую часть своего тела.

– Клавиши очень чувствительные, сильно стучать не надо… – с болью предупредил он.

– Знаю: компьютеры, как и женщины, любят нежное обращение, – рассеянно отозвался Жарынин, глядя не на светящийся монитор, а в темное ночное окно.

Кокотов проснулся за минуту до того, как в мобильном телефоне сработало будильное устройство. Встав с постели, Андрей Львович с трудом осознал себя и ощутил ту нервическую бодрость, какая случается в организме, если ты совсем уж не выспался. В окне едва серели одинокие утренние деревья. Умываясь, автор «Кандалов страсти» вспомнил себя ребенком: Светлана Егоровна после четвертого класса перевела его в школу с гуманитарным уклоном, расположенную на другом конце Москвы. Сделать это было непросто, но там учителем истории работал Валентин Захарович, с которым она года полтора ходила по субботам или воскресеньям в консерваторию. Потом маму у подъезда подкараулила заплаканная женщина, и они долго о чем-то говорили, стоя под дождем, после чего музыкальные уикенды закончились. Валентин Захарович никогда потом не выдавал своих особенных с учеником Кокотовым отношений, но на выпускных экзаменах натянул ему пятерку, хотя выпускник позорно забыл одну из предпосылок отмены крепостного права. Учась в отдаленной школе, будущий писатель ежедневно, не выспавшись, поднимался чуть свет и вот так же, дрожа всем телом, обжигая пятки о холодный утренний пол, торопливо одевался, чтобы поспеть на первый урок к половине девятого.

Умываясь и бреясь, Андрей Львович обдумывал вчерашнее свидание с Натальей Павловной и сладко предвкушал обещанное продолжение «роскошной беседы», испытывая при этом редкое для взрослого мужчины чувство веселой незавершенности жизни. Настроение омрачала лишь мысль о ноутбуке, оставленном в грубых руках Жарынина. Обуваясь, Кокотов ощутил амортизационное сопротивление живота и, хотя это не было для него новостью, огорчился, поклялся немедленно сбросить килограммы, которые, если все сложится удачно, могут стать препятствием между ним и Обояровой.

Спускаясь вниз, Кокотов не утерпел, завернул к 308-му номеру и прислушался. За дверью стояла загадочная тишина. Писатель попытался вообразить свою бывшую пионерку беззащитно, сокровенно спящей в теплой постели, не смог, но все равно умилился. Торопясь и поглядывая на часы, он все-таки из любопытства задержался у комнаты Жукова-Хаита, откуда, несмотря на ранний час, доносились громкие голоса:

– А Немировский погром? – возмущался дрожащий тенор.

– Нечего было с православных деньги драть за вход в церковь! – отвечал знакомый бас.

– Это клевета!

– А ты на меня в Антидиффамационную лигу подай!