«Donation – пожертвование…» – монотонно забубнило из динамика. – «Donate – пожертвовать…»

– Верите теперь? – я старалась сильно не торжествовать, чтобы не бесить его – известно, что ничего так не злит мужчину сильнее, чем торжествующая женщина, доказавшая свою правоту.

Однако, он и не думал злиться. Вместо этого улыбнулся, сцепил руки перед собой на столе, придвинулся ближе и низким, проникновенным голосом ответил.

– А я и не отрицаю, что вы можете пытаться изучать английский под гипнозом. С вас, колхозниц, станется – верить во всю эту бредятину про подсознание и иностранные языки… Только вот, Сафронова, так уж получилось, что мне доподлинно известно – без принятых внутрь психотропных веществ, большая часть которых на территории Российской Федерации запрещена законом, гипноз… или то, что вы называете гипнозом… не работает. Невозможно впасть в настолько глубокий сон, чтобы не проснуться от этого… – резко вскинув руки, он вдруг хлопнул в ладоши – так громко, что у меня в ушах зазвенело.

И, несмотря на это, Рената даже не пошелохнулась. Если принять во внимание слова декана, со стороны всё выглядело, действительно, не очень.

Внезапно ослабев, я опустила руку с телефоном, несколько секунд просто тупо пялясь на него и пытаясь сообразить, как выключить не прекращающий бубнить словарь. То есть получается, что даже если я доказала, что мы просто занимаемся английским… я всё равно попала? Но за что? За то, что декан не верит в гипноз без запрещенных веществ?! За то, что у меня, похоже, действительно, есть способности погружать людей в глубокий транс?

– Но как же вы можете так… огульно обвинять меня? – ошеломленно пролепетала. – У вас же нет никаких доказательств… Это же всё проверяется… ни один суд не поверит в ваши слова без доказательств…

– Вот и пусть проверяют, – с готовностью закивал он. – А я тебя пока от учебы отстраню – как подозреваемую. Ну и вещдоки суду предоставлю… вот эти.

И, оглядев стол, принялся собирать в почтовый мешок разложенные по столу причиндалы для гипноза – ароматическую свечу, предварительно ее задув, подушку, часы на подвеске, таблетки валерьяны, которые мы приготовили на всякий случай…

Подкинет что-нибудь! – ошпарило меня изнутри подозрением. Подсунет в этот же мешок какой-нибудь наркотик, чтобы оговорить меня и Ренату!

– За что вы меня так… ненавидите? – выпалила, не веря в то, что говорю это вслух. – Неужели вам настолько дорог тот трофей, что вы ради него готовы уничтожить человеческую жизнь?

Он нисколько не удивился, давая мне понять, что я не ошиблась в причине нашей с ним вражды. Мелком глянув на меня, скривил губы.

– Не драматизируй, пожалуйста. Я никого не уничтожаю. Всего лишь отправляю тебя туда, где тебе и место – обратно в обыденную, ничем не примечательную жизнь в компании тебе подобных. На Олимпе надо блистать, Сафронова! Понимаешь? Неважно, чем – деньгами, внешностью или уменьями – но блистать! А такие, как ты, ползают, радуясь любой крохе, любой подачке, которую получают, позоря нашу элиту одним своим обществом... И блистать ты никогда не будешь, сколько бы ни старалась. Потому что ты, Сафронова – троечница! Посредственность, иными словами! И на моем факультете такие, как ты, оказываются по одной единственной причине – потому что наш многоуважаемый ректор хочет выслужиться перед министерством и показать, какие мы прогрессивные, «инклюзивные», и как активно продвигаем «светлые головы» из народа! А мне потом вытягивай эти ваши светлые головы – на тройки с плюсом… еще и позорься с вами на светских раундах! Ты думаешь, девушка, которую с детства готовили вращаться в высшем обществе, грохнула бы мой трофей на посмешище всему министерству, испортив важнейший приём? Да никогда в жизни! Потому что она с детства умеет на каблуках ходить, и знает, куда их можно надевать, а куда нельзя! А ты не знаешь, Сафронова! Вот и весь сказ!