Сейчас Роговцева уже была готова расплакаться самым позорным образом на глазах учителя посреди урока. О Шиллере у Саши не сохранилось положительно никакого воспоминания. То, что училось про него в классе, пролетело для девочки бесследно, как сон.

Немудрено поэтому, что никакая мысль не приходила ей в голову на заданную тему. А рядом Нина Махровая писала да писала своим мелким, как бисер, почерком букву за буквой, строку за строкой. Нина писала, Саша грызла перо и смотрела на соседку злыми, завистливыми глазами. Конечно, получить единицу ей, Саше, совсем не новость, но все же как-никак совестно подавать учителю белый, чистый, без единой строчки на нем, листик! Вот если бы…

– Махровая! – неожиданно чуть слышным шепотом обратилась к Нине Саша. – Послушайте… Сфинкс, если бы вы захотели мне немного помочь…

Махровая подняла голову и взглянула на Сашу так, точно ее только что разбудили от долгого, крепкого сна:

– Что?

– Помогите, умоляю, написать сочинение, Сфинкс!

– Помочь нельзя… Дайте я напишу за вас, а вы перепишете…

– Как, все сочинение?

– Так ведь иного выхода нет!

– Спасибо вам, голубушка! Никогда не забуду!

Сфинкс откладывает свой, наполовину исписанный, листок в сторону, незаметно вынимает из парты новый и пишет, пишет…

Саша Роговцева тревожно следит за тонкой, холеной, с отшлифованными, как зеркало, ногтями рукой своей соседки. Рука Сфинкса летает, как птица. Полстраницы готово… Три четверти… Вся! Теперь только перевернуть и на другой стороне дописать немного. Роговцева считается слабой ученицей, она на дурном счету. Ее классная работа не должна быть слишком длинной, а то не поверят, что она, Саша, писала ее сама. И выражения должны быть самые незамысловатые, простые. Ну, вот и готово! Готово как раз в ту самую минуту, когда учитель, господин Шталь, начинает беспокоиться на кафедре, находя очень подозрительным бездельное верчение пера в пальцах Роговцевой.

– Вот! Переписывайте скорее!

И Нина незаметно подсовывает соседке написанный ее бисерными буквами листок. Саша, красная, как рак, рассыпается в благодарностях.

– Уж и не знаю, чем отплатить вам, Сфинкс!

– Не требую награды! – шутливо отвечает словами шиллеровской «Перчатки» девочка, и ее загадочные, длинные, как у египтянки, глаза смеются.

Роговцева с лихорадочной поспешностью принимается за переписку.

До звонка, возвещающего окончание урока, остается двадцать минут, если верить никелевым часикам, пришпиленным на фартук. Слава богу, что надзирательница вышла из класса! А сам Шталь занялся проверкой уже поданных двумя лучшими ученицами готовых работ. Только бы успеть! Только бы докончить!

Сфинкс тоже торопится. Но без малейшего признака волнения и суеты. Начало ее работы вышло весьма и весьма недурно, а что не придется довести до конца… Что делать!

Звонок. Сфинкс медленно дописывает последнюю фразу о гении Шиллера, о бессмертных трудах этого великого человека. Господин Шталь ходит по классу и отбирает листки.

У красной, как пион, Саши поставлена последняя точка. Она успела переписать все до конца.

– Благодарю вас, – обращается она с сияющей улыбкой к Махровой, – вы спасли меня, Сфинкс!

Та смотрит на нее глубоким серьезным взором.

– Как жаль, – говорит она, отчеканивая каждое слово, – как жаль, что оправданием вашему спасению служат ложь и обман!

– Что?

– Ну да, ведь мы преисправно обманули господина Шталя… А разве это красиво?

Лицо Саши вспыхивает горячим румянцем.

– Ах, боже мой! – окончательно теряясь, лепечет она… – Но ведь… но ведь все же так делают, кто не может, кто… – и совсем уже смущенная и потерянная, она смолкает с потупленными глазами.