– Сделаем это в знак благодарности, что не бросаешь наш отряд, – запоздало добавил начальник разведки, поправил маузер, висящий у него на боку и, увидев одного из своих подчиненных – худенького, похожего на мальчишку мужичонку с жидкими волосами наземного цвета, – фамилия его была Меняйлик, это Мамкин уже знал, – призывно махнул ему рукой.

Хоть и было в лесу полно снега, – он лишь кое-где начал проседать, а уже пахло весенней сыростью, еще чем-то, даже цветами, дух этот живительный появляется только весной, что-то находящееся под снегом, в земле, рождает его, этот дух пробуждения, надежды, жизни, проснувшихся кореньев, которые из-под мерзлого покрова по невидимым порам посылают наверх сигналы, что пора вставать, думать о предстоящем лете, о продолжении рода, о том, какое семя упадет в богатую лесную землю осенью.

В предчувствии весны и птицы стали чаще попадаться на глаза, – до этого они прятались в дремучей глухомани, в промороженных пространствах, пережидали там холодную пору, заодно спасались и от немецких бомб, – самолеты с крестами на боку регулярно появлялись над партизанскими угодьями, накрывали огненным ковром все приметное, что попадалось им на глаза, крушили лес, стараясь выкорчевать «народных мстителей», но у партизан на случай бомбежек имелись свои схоронки, отправить их на тот свет можно было только прямым попаданием десятка бомб, а прямое попадание в схоронку с высоты – явление такое же редкое, как женитьба австралийского кенгуру на африканской макаке в белорусском лесу среди снегов и елей.

Весна, проснувшийся лес, зелень, споро потянувшаяся наверх в оголившихся проталинах, молодая крапива – первое съедобное растение, проклюнувшееся среди холодных кустов, сулящее пару дополнительных блюд в скудном партизанском меню; за крапивой выползет дикий лук, за луком щавель, за щавелем чеснок, такой же вкусный и полезный и мало чем отличающийся от черемши, потом расцветут разные будылки, вкусом своим напоминающие молодую морковь, за ними ягоды, за ягодами грибы, и пошло, и пошло…

По грибы женщины из хозкоманды отряда выходили специальной бригадой, набирали большое количество боровиков, сушили на железных противнях, в результате супы из сушеных грибов, да картошка жареная с мочениками – отмоченными белыми не переводились на партизанском столе до середины февраля.

Март очень часто выпадал голодным, таким голодным, что в этот месяц хоть коренья в лесу выкапывай, но, кроме горьких сосновых веревок, узловатых и прочных, как железные канаты, ничего не выкопаешь.

Одна надежда в марте, да и в начале апреля тоже – ранцы фрицев, в которых гансы и иоахимы прятали свою еду, да воинские склады, на которых среди неструганых полок зимовали картонные и фанерные ящики с ногастыми и клювастыми орлами, ловко нанесенными по трафарету на бока, с надписями, по которым говяжью тушенку можно было отличить от супа из бычьих хвостов, а вяленую треску от копченой курятины и лягушек, специально заброшенных для гурманов из Франции.

Иногда выручала Большая земля, подкидывала кое-что, самолеты сбрасывали продукты – мешки с сахаром и крупой, муку и макароны. Мясо закидывали крупными порциями – коровьими тушами.

Если питаться экономно, то на одной туше можно было продержаться неделю, но чаще всего этого не было. Отряд-то большой, каждому рту надо было отрезать хотя бы маленький кусочек мяса, и тетка Авдотья поступала по справедливости – говядиной лакомился не только Сафьяныч, а все, вплоть до хромого шорника по фамилии Адамович, который на задания вообще не ходил.