– Дура! – загрохотал его голос так, что у меня душа ушла в пятки. – Я же сказал, что не обидим ни тебя, ни твоих детей – если, конечно, вы не начнете тут развлекаться на свой дурацкий манер. Эти люди не будут причинять тебе зла только из-за твоих внешних расовых признаков, пока вы не сделаете того, что для этих людей совершенно неприемлемо.

При этих словах магическое сияние вокруг его фигуры – до того только чуть заметное – вдруг заполыхало ярким светом, став видимым даже в немагическом зрении, что означало, что мной заинтересовалась основная часть сущности того божества. О мать моя Шаб бин Ракам, смотрящая сейчас на меня из небесных чертогов, твоей дочери настал полный и окончательный конец, ибо из палящих объятий этого божества не уходил живым еще не один демм…

– А теперь, – продолжил грохотать в моих ушах голос этого бога, – я не буду называть тебя своей дочерью, ибо это пока не так; но откинь свой страх и подойди ко мне, чтобы я мог дать тебе свою милость, любовь и прощение.

– Знаю, как он отпустит мои грехи… Гореть мне синим пламенем, прямо здесь и сейчас, – подумала я, вся сжимаясь от страха, а ноги, будто против моей воли, сделали сперва один шаг, потом другой – и вот уже я, закрыв от ужаса глаза, стою совсем рядом со своей скорой погибелью. Я чувствую, как на голову мне опускается тяжелая рука, но плоть моя при этом не горит синим пламенем, как это должно быть по Канону от Азазели, вместо того всю меня наполняет нега и полное умиротворение, а за спиной будто распускаются белые крылья.

– Ну вот и все, – уже тише сказал мне тот же голос, – я дал тебе свою любовь и милость, простил за все, что ты вольно или невольно успела совершить, но вот отпущение грехов, извини, я тебе дать не смогу, пока ты не принесешь мне в руках свою душу и не искупишь все, что тобой было сделано ради ее спасения. За всю ту вечность, что сосуществуют наши миры, совсем немного деммов могли пережить встречу со мной, и еще меньшее их число нашло спасение и вечную жизнь в моих объятьях. Для остальных, как правило, я был карающим мечом правосудия, который настигал их, если они не успевали скрыться – и карал за все причиненное моим детям зло. Но на тебе и твоих дочерях нет печати зла, поэтому перед вами открыты все дороги, в том числе и та, что дарует жизнь вечную и спасение души.

А я стояла, чуть приподнявшись на цыпочки, будто хотела взлететь, слушала этот голос, и абсолютно ничего не понимала – почему я еще жива, почему не горю синим огнем, почему вместо боли от этого прикосновения испытываю волшебное блаженство?

Ответ пришел как бы сам с собой, когда ужасное для деммов божество сказало, что на мне нет некоей «печати зла». Я все поняла. Мой злой дядя (пусть Азраил сожрет его всего целиком, по отдельности разгрызая каждую косточку), изгоняя меня из принадлежавших нам миров, обязательно должен был разорвать мою связь с Азазелью, чтобы я не могла воззвать к ней о помощи. Ведь я все же высокопоставленная деммская дама из очень знатного рода, близкого к императору, и за свое спасение могла бы принести значительный откуп и погубленными в ее честь душами, и разными ценностями. Но теперь, когда эта связь разорвана, все это мне неинтересно. Для Азазели я умерла и – какова ирония судьбы! – возродилась здесь среди бесхвостых-безрогих только для того, чтобы попасть в руки известного врага всех деммов.

Раньше я считала себя опытнейшей соблазнительницей, способной раскрутить на несколько сеансов «танцев» хоть самого императора, но теперь признаю свою глубокую ущербность в этом направлении. Наш старый враг куда опытнее меня в этих делах, и кажется, я начинаю таять от прикосновения его руки, погладившей меня по жестким от пота и пыли волосам. А рука его спустилась мне на шею и коснулась металла ошейника, что тут же рассыпался мельчайшими частицами…И я ощутила, как ко мне возвращается возможность пользоваться магией и открывается доступ ко множеству весьма специфических и весьма пакостных заклинаний, которые необходимы любой знатной деммской даме, если она хочет, чтобы ее уважали в обществе. Я огляделась по сторонам и мороз прошел по моей коже.