Впрочем, это уже детали. Все прожекты, связанные с воссозданием Великой Каталонии и сотворением шпионской Мекки на берегу Коста-Брава, вскоре развеялись, а сладостные воспоминания трех ночей, проведенных в обществе герцогини Каталонской, как Маленький Грек называл ее про себя, остались в его воспоминаниях навсегда. Они посещали Канариса даже после того, как в его любовницах оказалась одна ослепительная голландка.

«…Однако вернемся к Франко, – сказал себе обер-шпион, отпивая очередную порцию вина. – И на сей раз каталонскими страстями постарайся не увлекаться. Не забывай, что генерал Франко – не только твой спаситель во время войны, но и послевоенный покровитель. Так что пора принимать решение».

Особенно расчувствовался Франко после того, как узнал, что сразу же после «берлинской фиесты» Канарис лично отправился в Италию, чтобы там, вместе с руководителем итальянской разведки генералом Роаттой, склонить на его сторону Муссолини. Это было непросто, поскольку дуче слишком ревниво следил за появлением в Европе еще одного вождя. Он-то считал, что международное фашистское движение должно почитать только одного лидера – Муссолини. Даже Гитлера амбициозный Бенито воспринимал всего лишь как его, «великого дуче Италии», безликую тень.

Встреча, которую генерал Франко устроил затем в Мадриде руководителю абвера, превосходила все ожидания. Но дело не в этом. Все там, конечно, было: и пышные приемы, и случайно оказывавшиеся на его тщательно охраняемой вилле страстные испанки, и инспекционные поездки на передовую, в которые Канарис отправлялся куда охотнее, нежели на очередную загородную прогулку, чем, к слову, очень удивлял Франко…

Адмирал до сих пор помнит контратаку батальона франкистов у Канделеды, в отрогах горного массива Сьерра-де-Гредос, в котором почти все это подразделение полегло в штыковой атаке на глазах у вождя.

– Вы видели, адмирал?! Вы ведь видели все это своими глазами! Они погибали с тем же презрением к смерти и тем же благоговением к своему полководцу, с какими в свое время погибала французская старая гвардия на глазах у Наполеона! – возбужденно произнес Франко, садясь после окончания боя в свой броневик.

– Внушительное зрелище, – мрачновато признал адмирал, не решаясь напомнить Франко, что тот лишился еще одного своего отборного батальона, не получив при этом никаких доказательств его победы.

– Фюрер должен знать, с каким мужеством мои парни сражаются с русскими, с коммунистами – со всеми теми, с кем германцам еще только предстоит схлестнуться. Знать и по достоинству ценить.

Канарис тогда промолчал. Он видел, что в течение всей этой кровавой штыковой схватки генерал созерцал гибель своих солдат, как если бы созерцал резню гладиаторов на арене Колизея. А потом покинул свою «сенаторскую трибуну», даже не поинтересовавшись, за кем же в конечном итоге осталось поле сражения. Однако подражал при этом не Наполеону, а… Муссолини. Именно Муссолини. И это сразу же бросалось в глаза.

В тот раз адмирал вернулся из Испании с твердым убеждением, что Гитлер, Франко, вожди английских, норвежских, бельгийских, хорватских и всех прочих фашистов – все они, в общем-то, порождены феноменом Муссолини; все, с той или иной степенью бездарности, старались подражать ему…

– Зачем вам это, адмирал? – не удержался Франко, заметив, что при виде кровавого месива, открывавшегося им с небольшого пригорка, на котором остановилась их бронемашина, Канариса едва не стошнило. – Это ведь не ваша война. Так почему бы вам не поберечь нервы?