А ещё шло постоянное внушение красноармейцам: «Мы защищаем не только первое пролетарское государство, но и социалистическое отчество. Драться станем за жён, сестёр, матерей да и за самих себя. Враг на Западе не знает пощады, ему нужна только земля».

На тактических занятиях и учениях батальон просто жил, а особая команда обеспечивала сносный быт и в палатках. Но к концу дня люди валились с ног от усталости.

С другой стороны, дёрни их с этих позиций, многие станут чуть более грамотными бойцами. Всё пока свелось к подготовке разового боя на досконально знакомой местности.

За настроением во взводах и ротах комбат следил особо. Каждое утро начиналось с доклада, кто что сказал, ответил, что пели на вечерних посиделках. Люди немного, но менялись. Общий настрой примерно такой: мы, конечно, бурчим, сомневаемся, спорим, но верим – трудности временные, всё преодолеем ради будущей счастливой жизни. Иногда звучало что-то привычное, про окопавшихся врагов, но не суть. Где ещё услышишь спор, когда мы построим коммунизм. В него многие верили. Верили, что неизбежно наступит время, когда навсегда исчезнет всякое зло и неправда.

Как его всё достало! Поехать, что ли, к девушке? Да нет – поёт в ресторане.

Максим решил добить светлое время суток. Юго-западнее основных позиций, примерно километрах в двух, находилась высотка, метров на шесть возвышающаяся над местностью. Комбат хотел осмотреть её снова и лично проверить, как хорошо туда вкопали небольшой деревянный сруб.

Ну что ж, совсем неплохо и незаметно. Из узкой щели в бинокль хорошо просматривались позиции батальона и лежащий за ними форт. Но лежать на голых брёвнах неудобно. Матрас им принести, что ли? Да и рацию надо расположить удачнее и жёстко закрепить.

Максим поднялся на высоту – размяться и посмотреть, куда дели антенну.

Внезапно на противоположном берегу из-за деревьев выехала небольшая группа конных офицеров. Один из них, видимо старший, нагло загнал коня по брюхо в воду и начал пристально рассматривать капитана.

Накопившаяся за день усталость окончательно убила остатки осторожности, и нежный и ранимый после многих лет службы характер отставного полковника ответно проявил себя во всей красе. Максим одёрнул гимнастерку, собрал на лице любимую страшную рожу и понятным интернациональным жестом застенчиво продемонстрировал всаднику размеры и глубину вставляемого фитиля.

– Товарищ капитан, вам лучше уйти, – раздался тихий хихикающий голос невидимого пограничника.

Да, боец прав. До начала войны проявлять искренность – непозволительная роскошь, а как хотелось ещё и встать на карачки, высоко подняв корму, и хлопнуть себя по заду.

На другом берегу немецкие офицеры успокаивали взбешённого полковника. Каков наглец!

Зеркала в батальоне не нашлось. Вернее, очень большого зеркала, где можно разглядеть себя целиком. На другие размеры заказ от комбата хапвзводу давно поступил, годились, в том числе, и крупные осколки. Но всё куда-то девалось, а на любые вопросы Ненашев с сапёром лишь загадочно улыбались.

Поэтому внешний вид Иволгина мог оценить лишь человек, взглянувший на него со стороны. Желательно, чтобы на него смотрел комбат, способный оценить особый военный лоск Алексея.

Ненашев ещё раз внимательно осмотрел своего замполита. Новая причёска, форма с иголочки. Комбат чуть не закашлялся от резкого запаха одеколона «Шипр». Ох, комиссара точно не пустили бы к товарищу Сталину, который предпочитал «Тройной», как единственный парфюм, не вызывавший у него аллергии. Вместо нагана на поясе «Токарев» Максима, но не в новенькой, а потёртой кобуре. Такие же, переставшие хрустеть ремни, а вместо стандартной армейской финки – ночной трофей Ненашева.