У подножия горы Машук 15 июля 1841 года Николай Мартынов застрелил Лермонтова. Секунданты не услышали выстрел: грянул гром, началась гроза, несколько часов поэт пролежал на земле под проливным дождем. Этот удар лишний раз подтвердил приближенность Лермонтова к высшим силам, прорвавшаяся в мир божественная воля обрушилась на его убийцу громом и дождем, катастрофическим взрывом сверхъестественного импульса. Военный суд требовал лишить Мартынова чина и состояния, но Николай I распорядился посадить убийцу поэта на три месяца на гауптвахту и предать церковному покаянию. Убийство Лермонтова осталось практически безнаказанным. Через несколько месяцев после похорон из пятигорского некрополя на склоне Машука, с видом на любимые им синие горы Кавказа и двугорбый Эльбрус, бабушка перевезла прах поэта в семейный склеп в Тарханах. Так сбылось еще одно пророчество Лермонтова о двух могилах: одной – кровавой, в горах Кавказа, «без молитв и без креста», другой – среди русских пейзажей «близ тропы глухой, в лесу пустынном средь поляны».
Татьяна Скрябина
Стихотворения
1829
Посвящение N.N
Вот, друг, плоды моей небрежной музы!
Оттенок чувств тебе несу я в дар.
Хоть ты презрел священной дружбы узы,
Хоть ты души моей отринул жар…
Я знаю все: ты ветрен, безрассуден,
И ложный друг уж в сеть тебя завлек;
Но вспоминай, что путь ко счастью труден
От той страны, где царствует порок!..
Готов на все для твоего спасенья!
Я так клялся и к гибели летел;
Но ты молчал и, полный подозренья,
Словам моим поверить не хотел…
Но час придет, своим печальным взором
Ты все прочтешь в немой душе моей;
Тогда – беги, не трать пустых речей, —
Ты осужден последним приговором!..
Пир
Приди ко мне, любезный друг,
Под сень черемух и акаций,
Чтоб разделить святой досуг
В объятьях мира, муз и граций.
Не мясо тучного тельца,
Не фрукты Греции счастливой
Увидишь ты; не мед, не пиво
Блеснут в стакане пришлеца;
Но за столом любимца Феба
Пирует дружба и она;
А снедь – кусок прекрасный хлеба
И рюмка красного вина.
К друзьям
Я рожден с душою пылкой,
Я люблю с друзьями быть,
А подчас и за бутылкой
Быстро время проводить.
Я не склонен к славе громкой,
Сердце греет лишь любовь;
Лиры звук дрожащий, звонкой
Мне волнует также кровь.
Но нередко средь веселья
Дух мой страждет и грустит,
В шуме буйного похмелья
Дума на сердце лежит.
К гению
Когда во тьме ночей мой, не смыкаясь, взор
Без цели бродит вкруг, прошедших дней укор
Когда зовет меня невольно к вспоминанью:
Какому тяжкому я предаюсь мечтанью!..
О, сколько вдруг толпой теснится в грудь мою
И теней и любви свидетелей!.. Люблю!
Твержу, забывшись, им. Но, полный весь тоскою,
Неверной девы лик мелькает предо мною…
Так, счастье ведал я, и сладкий миг исчез,
Как гаснет блеск звезды падучей средь небес!
Но я тебя молю, мой неизменный Гений:
Дай раз еще любить! дай жаром вдохновений
Согреться миг один, последний, и тогда
Пускай остынет пыл сердечный навсегда.
Но прежде там, где вы, души моей царицы,
Промчится звук моей задумчивой цевницы!
Молю тебя, молю, хранитель мой святой,
Над яблоней мой тирс и с лирой золотой
Повесь и начерти: здесь жили вдохновенья!
Певец знавал любви живые упоенья…
…И я приду сюда и не узнаю вас,
О струны звонкие!.
…………………………………………
…………………………………………
Но ты забыла, друг! когда порой ночной
Мы на балконе там сидели. Как немой,
Смотрел я на тебя с обычною печалью.
Не помнишь ты тот миг, как я, под длинной шалью
Сокрывши голову, на грудь твою склонял —
И был ответом вздох, твою я руку жал —
И был ответом взгляд и страстный и стыдливый!
И месяц был один свидетель молчаливый