Причиной столь недостойного поведения Гошкевича была его личная неприязнь к севастопольскому герою. Горчаков с удовольствием передавал все слухи Константину Николаевичу. Тот, однако, показал себя в данном случае весьма порядочно.

– Я не намерен верить слухам! – заявил он. – Пока якобы недостойному поведению Бирилева нет никаких подтверждений, я по-прежнему остаюсь к нему доброжелательным!

Одновременно он велел управляющему министерством Краббе сделать запрос командующему эскадрой Попову, чтобы он доложил по существу вопроса.

Вице-адмирал Краббе запросил Попова о «неблагоприятных слухах» и вместе с тем потребовал: «Объявить командирам наших судов высочайшую государя императора волю, чтобы как сами они, так и их подчиненные старались в сношениях своих с японцами упрочить за нами то хорошее мнение, которым русские по справедливости пользовались там преимущественно перед другими народами».

Спустя восемь месяцев, получив от Попова ответ, Краббе решил раз и навсегда положить конец кляузам дипломатов. Он переслал министру Горчакову письмо командующего эскадры Тихого океана со своей припиской: «Его сиятельству князю А.М. Горчакову. 18 августа 1863 г. № 1661. В январе сего года ваше сиятельство препровождали ко мне для прочтения донесение нашего консула в Хакодате о неблагоприятных слухах, которые ходили в Йокогаме о командире корвета “Посадник” флигель-адъютанте Бирилеве. Доставленные ныне вследствие предписания моего начальнику эскадры Тихого океана объяснения по сему предмету я повергал на высочайшее воззрение, и государю императору благоугодно было повелеть сообщить оные вашему сиятельству. Во исполнение этой высочайшей воли, имею честь препроводить к вам копию донесения контр-адмирала Попова от 28 мая сего года № 44». Начальник эскадры Тихого океана контр-адмирал А.А. Попов: «Управляющему Морским министерством Краббе… Я имею честь донести, что до меня не доходили никакие неблагоприятные слухи относительно поведения флигель-адъютанта Бирилева в Японии; напротив, как в Хакодате, так и в Нагасаки при свидании с местными губернаторами я не мог не заметить их особенного расположения лично к нему, расспросы о его здоровье, о том, скоро ли он возвратится в их порт, просьбы о передаче ему поклонов и проч. я слышал от них. Только в отношении к г. Бирилеву, чего, конечно, не могло бы быть, если бы слухи, изложенные в вышесказанном предписании имели какое-либо правдоподобие. По прибытии в Хакодате, а впоследствии и в Нагасаки я соберу самые подробные сведения о причинах, послуживших основанием к этим неблагоприятным слухам, а теперь спешу доложить вашему превосходительству, что сколько мне известно, то г. Бирилев во время пребывания в Японии при сношениях с местными властями обнаружил особенные, даже позволю себе сказать, замечательные способности и искусство приобрести всеобщее расположение, соединяя вместе с тем твердость в преследовании интересов службы его величества, что и было в числе главных причин, по которым я представлял о подчинении ему клиперов “Разбойник” и “Наездник”, которых после катастрофы с “Опричником” я считал своим долгом отправить не иначе как под конвоем судна большего, чем они ранга».

На этом Цусимское дело было предано забвению.

С 29 июня по 3 ноября «Посадник» чинил котлы в Нагасаки, а потом был отправлен за почтой в Шанхай.

– Господи подай, уплываем в Шанхай! – шутили тогда на корвете.

В Шанхае «Посадник» загрузился на четыре месяца провизией и шкиперскими материалами, после чего взял курс к устью китайской реки Пейхо, что в провинции Хэбэй. Там деньги и строительные материалы передали на стоящий в починке клипер «Разбойник» и снова повернули в Шанхай, а оттуда уже вернулись в Нагасаки. Вернувшись, вытянули стоячий такелаж, починили паруса и загрузились углем. Покинув Нагасаки, взяли курс на Хакодате. Был уже февраль, и мороз изрядно донимал верхнюю вахту, а тут еще и сильный ветер. В Хакодате пополнили запасы. Не удержавшись, Бирилев, проходя мимо, еще раз мимолетом завернул на Цусиму. Увы, кроме разочарования его там уже ничего не ждало.