Наши края присоединили всего полвека назад при нынешнем императоре Галдраке. Книга восхваляла его: «Мудрый правитель, обративший дикие земли в процветающую провинцию Арнак». Но я-то видела эти «дикие земли» – скудные поля, где с трудом росла орчишка, чахлые леса, кишащие нежитью, и полупустые деревни, где каждый третий дом стоял с заколоченными окнами. Барон Арнакский, дальний родственник императора, был здесь единственной властью. Империя исправно собирала налоги, но не присылала ни солдат для защиты, ни лекарей во время мора. Живи как знаешь.

Я перевернула страницу. Пожелтевшая гравюра изображала коронацию Ольтараса: оборотни в звериных шкурах кланялись орку в грубых доспехах. На полях чья-то старая пометка выведена дрожащей рукой: «Ложь. Орки предали нас первыми». История здесь, похоже, писалась не чернилами, а кровью и предательством. Но кому верить – официальной хронике или этим исцарапанным каракулям – я не знала. Одно было ясно: в этом мире правда всегда имела три стороны – их, нашу и кровавую.

Целых двое суток нас с Анарой никто не тревожил. Мы занимались домом и огородом, проверяли подрастающий урожай в саду, ели свежий хлеб и подкопченное мясо, сознательно избегая разговоров о том, что принесет нам ближайшее будущее.

Те два дня текли медленно, как густая смола на солнцепеке. Каждое утро начиналось одинаково – мы с Анарой обходили грядки, проверяя, как орчишка потихоньку выпрямляется после дождя, а нарта пускает новые, сочные листья. Поливали из старого ведра с отбитым краем, воду таскали из колодца – ржавая железная цепь скрипела так, что звук разносился по всему двору. Потом Анара, засучив рукава холщовой рубахи, копала землю у покосившегося забора, пытаясь посадить последние луковицы с проросшими корешками, а я, стоя на коленях, выдергивала упрямые сорняки, которые лезли даже сквозь щели между камнями. Мои руки покрылись сетью мелких царапин от репейника, но хоть работа отвлекала от навязчивых мыслей, так и норовивших испортить настроение.

В доме царила уборка. Я выметала клочья паутины из темных углов, где они висели, как седые бороды, а Анара, перепачканная сажей, чистила печь березовой золой. Посуду мыли в жестяном тазу, мутную воду потом выливали под корни яблони – "чтоб не пропадало", как говорила Анара. На обед мы обе ели вчерашний хлеб, размоченный в наваристом петушином бульоне. Мясо приходилось долго жевать – жесткое, волокнистое, но зато давало ощущение сытости. Не одними же тушеными кореньями питаться.

Вечерами я читала на покосившемся крыльце, пока Анара, сидя на ступеньках, чинила старую ивовую корзину, периодически перебраниваясь с ней на своем гортанном орочьем наречии – то ли ругалась, то ли заговаривала.

Все было тихо и мирно, что вызывало у меня странное чувство – смесь облегчения и тревожного ожидания. Как будто эта идиллия была лишь передышкой перед новой бурей.

А на третий день ко мне пожаловали гости. Внезапно. Так сказать, без объявления войны. Я никого не ждала и не приглашала. Мне хватало общества книг и Анары. Да и кого можно приглашать в эту развалюху с древней мебелью и практически полным отсутствием посуды? Я же со стыда сгорю, просто сидя за столом с кем-то более богатым и нарядным.

Но судьба, как я уже поняла, не интересовалась моими планами и желаниями. И потому в один из дней, после обеда, к подъезду моей усадьбы подъехала карета. Большая, новая, с неизвестным гербом на дверце.

Она была черной, как смоль, с окнами из матового стекла. На дверцах – герб: серебряный дракон на синем фоне, держащий в пасти кольцо. Колеса с медными шинами блестели на солнце, лошади – вороные, в упряжи с бронзовыми бляхами. На козлах сидел кучер в ливрее, а рядом – слуга с тростью.