Герцога не слишком убедило это предположение, но он не стал продолжать разговор, а вручил Саймону оловянного солдатика, погладил по головке и удалился из дома, чтобы проехаться на лошади, которую совсем недавно приобрел у лорда Уэрта.

Однако еще два года спустя герцог уже не был так спокоен, когда снова навестил сына в замке.

– Как? Мой сын до сих пор не говорит?! – вскричал он. – Почему?

– Я не знаю, – отвечала няня, воздевая руки к небу.

– Чго вы с ним сделали, Хопкинс?

– Я ничего ему не делала, ваша светлость!

– Если бы вы несли свою службу исправно, он… – палец герцога указал на мальчика, – давно бы заговорил!

Саймон, который усердно выводил в тетради буквы, сидя за крошечной партой, с интересом наблюдал за этой сценой.

– Ему уже целых четыре года, черт побери! – взревел герцог. – И он обязан говорить!

– Зато он умеет писать, – защитила своего подопечного няня. – На своем веку я вырастила пятерых детей, и никто из них не делал это так красиво, как мастер Саймон.

– Много ли проку от красивого писания, если он молчит, как рыба! – Герцог резко повернулся к сыну:

– Скажи мне хоть что-нибудь, черт тебя возьми!

Саймон откинулся назад, его губы задрожали.

– Ваша светлость! – воскликнула няня. – Вы пугаете ребенка.

Теперь герцог обрушился на нее:

– А может, его надо испугать! Может, он так избалован, что просто ленится произнести лишнее слово! Хорошая трепка – вот чего ему недостает!

В ярости он выхватил из рук няни серебряную щетку с длинной ручкой, которой та причесывала мальчика, и замахнулся на сына.

– Я тебя заставлю говорить! Ты упрямый маленький…

– Нет!

Няня вскрикнула. Герцог выронил щетку. Оба они в первый раз услышали голос Саймона.

– Что ты сказал? – прошептал герцог. На глаза ему навернулись невольные слезы.

Мальчик стоял перед ним со сжатыми кулачками, подбородок его был вздернут.

– В-вы н-не…

Герцог смертельно побледнел.

– Что он говорит, Хопкинс?

Сын попытался выговорить что-то.

– В-в… – вырывалось из его горла.

– Боже, – с трудом вымолвил герцог, – он слабоумный.

– Он не слабоумный! – вскричала няня, бросаясь к мальчику и обнимая его.

– В-вы н-не б… бей… т-те… – Саймон набрал еще воздуха, – м… меня.

Герцог присел на кресло у окна, обхватил голову обеими руками.

– Господи, чем я заслужил такое? – простонал он. – В чем провинился?

– Вам следует похвалить ребенка, – услышал он голос няни. – Четыре года вы ждали, и вот он заговорил.

– Заговорил? Да он идиот! Проклятый маленький идиот! И заика к тому же!

Саймон заплакал. Герцог продолжал стенать, никого не видя.

– О Боже! Род Гастингсов должен закончиться на этом слабоумном! Все годы я молил небо о сыне – и вот что получил! Придется передать мой титул настырному двоюродному брату… Все, все рухнуло!.. – Герцог снова повернулся к мальчику, который всхлипывал и тер глаза, тщетно стараясь унять рыдания. – Я даже не могу смотреть на него! – выдохнул герцог. – Нет, не могу!.. Это выше моих сил. Его незачем учить!

С этими словами он выскочил из детской.

Няня Хопкинс крепко прижала к себе ребенка.

– Не правда, – горячо шептала она ему, – ты очень умный. Самый умный из всех детей, каких я знала. И ты скоро научишься хорошо говорить, голову даю на отсечение!

Саймон продолжал плакать в ее ласковых объятиях.

– Мы еще покажем ему! – пригрозила няня. – Заставим взять обратно свои слова, клянусь всеми святыми!..

Няня Хопкинс не бросала слов на ветер. Пока герцог Гастингс проводил время в Лондоне, стараясь забыть, что у него есть сын, она не теряла ни минуты, не выпускала Саймона из поля зрения и учила его, как могла, произносить звуки, слоги, слова, поощряя лаской, если у него получалось, и подбадривая, когда слова не складывались.