Уилл:

Слышали ли вы когда-нибудь подобную чепуху? Генри обычно бывал весьма докучлив, когда надувался перед кем-либо и начинал разводить религиозную канитель. Сие есть великолепный пример. А хуже всего то, что он искренне и глубоко верил в свою правоту.

Генрих VIII:

Мне следовало бы испытывать неприязнь к Артуру, но я был далек от этого. Запрещалась даже зависть: если брату суждено быть королем, значит то Божий замысел. Мне ли соперничать с Создателем? В незапамятные времена Иаков попытался купить первородство, но его должным образом покарали. Изучая Книгу Бытия, я многое понял.

Артура называли образцовым принцем: любезным, блестящим, подающим большие надежды. Он отличался изяществом, внешней привлекательностью, образованностью, обладал восхитительными талантами. Никто не замечал его болезненности, мучительной застенчивости и явной нелюбви к военным искусствам (и это у наследника Генриха Тюдора, завоевавшего власть с оружием в руках!). Будущий король всегда обязан быть чудо-ребенком, феноменом, новым воплощением Александра Великого.

Когда с годами я стал выше и сильнее Артура и к тому же догнал его в учебе (бывало, он тайно просил меня сделать за него латинские переводы), этого никто тактично не замечал, как, впрочем, и меня самого.

И лишь Артур не обходил меня вниманием. Он любил меня и до странности завидовал моей свободе.

– Вы такой счастливый, Генри, – тихо сказал брат однажды после одного из визитов отца, когда тот превознес успехи Артура и небрежно кивнул остальным детям. – Никто вас не замечает. Их не волнует, что и как вы делаете.

«И поэтому он считает меня счастливчиком», – уныло подумал я.

– Вы вольны заниматься, чем вам угодно, – продолжил он, – выбирать, что нравится, браться за то, что подскажет вам воображение.

– Нет, – в итоге возразил я. – Так жить можете именно вы. Ведь за что бы вы ни взялись, вас все равно похвалят. А любые мои поступки могут назвать неправильными.

– Но разве вы не понимаете? Как прекрасна такая свобода… вы имеете право ошибаться! Как бы мне хотелось… – Вдруг смутившись, он умолк.

В тот чудесный день ранней весны, когда мы так откровенно разговорились, ему уже минуло пятнадцать, а мне – десять лет.

– Я хочу, Генри, чтобы вы помогли мне, – внезапно выпалил брат, меняя тему беседы.

– Как?

Меня озадачила его внезапная искренняя просьба.

– Вы такой ловкий… искусный наездник, – наконец произнес Артур. – Знаете, мне никогда… не нравились лошади. А теперь придется ехать верхом вместе с отцом встречать Екатерину, мою нареченную.

– Ну, когда она соберется сюда, вы успеете, пожалуй, разменять третий десяток, – усмехнулся я.

Всем было известно, что планы на венчание с Екатериной опять зашли в тупик.

– Нет. Ее приезд ожидается грядущей осенью. И мы сразу поженимся. Я знаю, что испанцы прирожденные наездники. Мать Екатерины, будучи беременной, скакала в битву на коне! А я… в общем, мне…

– Вам не хочется свалиться с лошади перед Екатериной, – закончил я. – Но, Артур, вы же ездите много лет, вас тренировали лучшие учителя. Чем же я могу помочь, если они не сумели?

«Он не любит лошадей, не чувствует их, – подумал я, – и тут ничего не поделаешь».

– Я не знаю, – с несчастным видом вымолвил он. – Если бы только…

– Изо всех сил попытаюсь быть вам полезным, – сказал я, – но если уж вам не удается верховая езда, то почему бы вообще не отказаться от этой затеи при встрече с Екатериной? Может, вместо того, чтобы гарцевать на лошади, вы удивите ее песнями или танцами?

– У меня нет ни голоса, ни грации, – мрачно заметил он. – Вот вы хорошо поете и танцуете, а я в этих искусствах не силен.