И вероятно, сильнее всех колебалась Екатерина. Однако она тоже поднялась на верхнюю палубу и встала рядом со мной. Я отметил, с какой мучительной медлительностью она передвигается. Последние два года ее так мучила подагра, что она с трудом поднималась по лестницам. С другой стороны, я порадовался, что жена все же согласилась сопровождать меня.

– Взгляните-ка туда! Вот он, Кале!

Сам я видел его всего раз. Но возможность показать королеве наши владения доставила мне немалое удовольствие.

Впереди расстилалась Франция, мы видели плавные изгибы долин ее северного побережья. Они были похожи на прекрасные чаши. А за нашими спинами отчетливо белели скалы Англии.

– Крепость выглядит на удивление мирной и безопасной, – заметила Екатерина.

– Это правда, ведь перед вами английский порт.

Пожалуй, даже моя супруга, королева, запамятовала, что мне принадлежит часть Франции.

Ближайшие планы были расписаны до малейших деталей. Мне с моими придворными предстояло высадиться в порту Кале, а нашу с Франциском встречу – в присутствии всех сопровождающих нас лиц – решили провести непосредственно на франко-английской границе. Потом каждый из нас устроит прием на собственной земле, на территории своего государства. В избранных обеими сторонами местах возвели временные городки – роскошные, насколько только возможно, при условии, что их долговечность не ставилась во главу угла. Во дворцах из папье-маше задрапировали шелком приемные залы, соорудили на полянах фонтаны, которые будут изливать перед зрителями струи красного и белого вина.

Итак, мы приближались к берегу обширной и хорошо защищенной гавани Кале. Я ясно различал, как бурно жестикулировали стоявшие на причалах люди.

Уилл:

До тех пор я еще не считался взрослым. Но к концу последней беременности Екатерины и удачному рождению бастарда Бесси я стал почти зрелым мужчиной и готов был выйти в мир, как и многие другие восемнадцатилетние юноши. Отец определил меня учеником к купцу, торговавшему шерстью в Кале – прибыльном местечке на полпути между Англией, поставлявшей шерстяное сырье, и Фландрией, где из него делали прекрасные ткани и изделия. Нельзя сказать, что я горел желанием освоить торговое дело. Но покупать и продавать нравилось мне больше, чем околачиваться, как отец, в грязных красильных и дубильных мастерских, и поэтому я почувствовал себя вполне довольным.

В Кале, этом странном городе, жили французы, англичане и фламандцы, имевшие перед собой только одну цель – торговлю. Национальная гордость значила мало в сравнении со звонкой монетой. Когда объявили об англо-французском entente cordiale[47], в тавернах начали судачить не о будущей мирной жизни, а о прибыли. Каждый видел во встрече королей огромную выгоду.

Генрих и его двор должны волей-неволей высадиться и поселиться в Кале. Одно это уже чего-то стоило, с ликованием признали все торговцы. Правда, потом прибывшие отправятся в сказочные дворцы – их собирались построить в соседней долине из дерева и папье-маше. Ну а где, как не у местных жителей, работники станут покупать материалы и продовольствие?

Предсказания оправдались. Сооружение временных замков и пиршественных залов началось на несколько месяцев раньше и потребовало найма по меньшей мере двух тысяч человек – каменщиков, плотников, стекольщиков и художников. Для них нужны были инструменты и немалые запасы пищи.

В то время я трудился на моего хозяина по шесть дней в неделю, взвешивая поступающую шерсть и подсчитывая его прибыль; зато по воскресеньям мне давали свободу. И я отправлялся туда, где возводили королевский дворец. Прогулка не отнимала слишком много времени: Гин находился всего в пяти милях от Кале. (Вообще, наш портовый городок в самой широкой его части углублялся во Францию всего на двенадцать миль.)