Монастырь, небольшой и опрятный, притулился у подножия пологих холмов Эссекса, похожих на застывшие, укрытые зеленым ковром волны. Я прогулялся по конюшням, по большому огородному хозяйству с аккуратными грядками пряных и целебных трав и был изрядно удивлен. Все здесь содержалось в образцовом порядке, словно в общину в любой момент мог явиться Господь и призвать монахов к ответу. Натирая до блеска петли калитки в ограде, отделявшей грядки от большого сада, безвестный брат будто выказывал радушие Спасителю, ибо кто же знал время Его прихода?

Но покои настоятеля я счел чересчур роскошными. Он мог возразить, что это, дескать, придаст монастырю пущей славы. Однако похвалит ли такое радение Христос? Захочет ли Он спать на мягкой перине, если заглянет сюда в числе прочих странников? Тем не менее сам Он, конечно, привечал гостей. И нам заповедовал быть гостеприимными. Потребует ли Он от нас удобную кровать или предпочтет соломенный тюфяк?

Генри Фицроя окрестили в монастырской церкви – изысканном каменном строении с резными украшениями, напоминавшими кружева. При этом присутствовали я и Бесси. Уолси исполнил роль крестного отца, а сестра Бесси Кэтрин и монашка из соседней обители, что в Челмсфорде, стали крестными матерями. Крестильную рубашку прислали из родовых владений Блаунтов в Линкольншире, ее скроила и вышила тамошняя мастерица. Они сложат семейную легенду о Генри Фицрое. Доброта их не пропадет даром, поскольку я мало что мог предложить этому ребенку. Хорошо, что они готовы отдать ему многое.

Я стоял рядом с Бесси, крепко держа ее руку.

– У нас есть сын, – сказал я, – и он связал нас навеки.

– Но не соединил наши сердца, как мне хотелось. О Генри…

Я властно остановил ее. Мне вовсе не хотелось отдавать ей свое сердце, и я не нуждался в ее любви и привязанности. Можно ли полагаться на столь зыбкие понятия?

– Бесси, с вами я провел лучшие часы жизни.

Я коснулся ее волос, чудных и густых.

Да, правда. Все, что было у нас с ней, я вспоминал с радостью. О счастливое прошлое! Если ты обернешься печалью и грехом – пусть. Ведь, несмотря ни на что, у нас родился сын.

Мы с Уолси сидели вдвоем в одном из кабинетов на Йорк-плейс. До нас доносился многоголосый хор с Темзы, а кроме того, во дворец просачивались разнообразные запахи. За открытыми окнами пекло июльское солнце. Однако Уолси не делал никаких скидок на погоду. Алое атласное облачение кардинала местами потемнело от пота, и лишь взмахи его испанского веера свидетельствовали, что ему жарко. Размером он напоминал опахало и обычно использовался в танцах. Его Уолси получил в подарок от Екатерины, когда она еще делала вид, что симпатизирует ему.

– Франциск проиграл, – сказал он. – Видно, маловато предложил денег.

Кардинал показал письмо, содержащее эти новости.

– Вот и хорошо. Глупо пожадничал, деньги-то все равно потерял.

Меня радовала каждая золотая монета, выуженная из казны Франциска. Максимилиан отошел в мир иной, оставив вакантным трон Священной Римской империи. Франциск пытался купить избирателей Германии, да Карл проявил больше щедрости. И теперь он стал императором, оставаясь также королем Испании. Это не удивило никого, кроме Франциска.

– Ловкий габсбургский юнец одной ногой стоит в Испании, а другой – в Германии, – пробурчал Уолси.

– В таком положении ему будет удобно мочиться на Францию.

Мой грубоватый школярский юмор рассмешил меня самого.

– М-да, – снисходительно улыбнулся Уолси.

– А как обстоят дела с тем безумным монахом? – вдруг поинтересовался я, застав кардинала врасплох.