Пресытившись, я удалялся к себе и просил отца Бесси, моего камергера, помочь мне раздеться. От прикосновения его услужливых рук я чувствовал себя развратным завоевателем. И млел от непристойностей своих побед.

По ночам я спал без сновидений.

В середине весны Екатерина опять родила недоношенного мертвого сына. По оценке Аль-Ашкара, плод пробыл в утробе лишь пять с половиной месяцев; Линакр говорил о шести с половиной. Какая разница? Все равно этих сроков не хватало для рождения жизнеспособного наследника.

Как только мы получили разрешение врачей, я возобновил близкие отношения с женой. Теперь это был всего лишь супружеский долг. Или политическая необходимость – такая же, как подписание государственных документов в кабинете. Флюиды истекали быстро, словно чернила, когда я ставил подпись: «Henricus Rex». Я безучастно отмечал это. Моя царственность легко оставляла след. И на пергаменте, и в лоне королевы.

Страсть, почти в той же степени лишенную душевности, я удовлетворял с Бесси.

Мария вернулась в Англию, и в Дувре ее ждала церемонная встреча. Я намеренно решил не появляться там, чтобы у подданных не создалось ложное впечатление, будто я одобряю брак сестры. Теперь ее главным защитником стал Брэндон, герцог Суффолк (мной же сотворенный). Вот пусть и заботится о ее нуждах.

Переговоры между нами велись при посредничестве Уолси. Брэндона не допускали ко мне без его разрешения, впрочем, как и Марию. Но мне хотелось увидеться с любимой сестрой, поэтому я устроил нашу встречу в Лондоне на королевском баркасе. Мы с Марией вполне могли покататься по Темзе и побеседовать напоследок, прежде чем я навсегда отдам ее Брэндону.

Спускавшаяся к пристани женщина казалась выше и красивее той, которую я помнил. Присобранный в складки у ворота ярко-синий бархатный плащ струился по ее плечам, и его полами играл ветер. Она напоминала Деву Марию (хотя уже лишилась девственности). Изменилась даже ее походка.

Лодочник приветствовал ее словами: «Ваше величество».

Я громко, чтобы слуги слышали, сказал:

– Мои подданные должны знать, что она уже не королева. Она стала герцогиней.

– Я остаюсь принцессой, несмотря на титул моего супруга, – заявила Мария, пытаясь улыбкой смягчить резкость своих слов.

– Не лучше ли нам взойти на борт?

Предложив сестре руку, я повел ее в каюту, где все уже приготовили для нашей встречи наедине, – главное, там не было чужих ушей.

Мы устроились на шелковых подушках, глядя друг на друга, как двое незнакомцев.

– Итак, вы последовали зову сердца, – наконец сказал я, не придумав ничего лучшего, – как и грозились сделать.

– Я же люблю его! – воскликнула она. – Люблю, люблю, я полюбила его еще ребенком!

Весла за окном с шумным плеском погружались в воду и выныривали, рассыпая брызги.

– Неужели вы не понимаете, каков он по натуре? Бабник и волокита, а таким известны все трюки, все ухищрения, позволяющие с легкостью завоевывать наивных дам.

– Неужели?.. – спросила она, и в голосе ее прозвучало необычайное торжество. – И что же он завоевал, женившись на мне? Вашу опалу и ссылку?

– Он получил лучшую драгоценность Англии.

– И вашу козырную карту. Так кто же расчетлив, братец?

Я попал в положение обвиняемого. Да, я был хуже Брэндона. Он встретил Марию и полюбил ее, рискуя вызвать мой гнев и отправиться в изгнание. А я видел только потерю выигрыша. Когда же со мной произошли столь разительные перемены? Я возненавидел себя, возненавидел того, в кого превратился, – противное, приземленное существо, проводящее опыты на себе самом, словно на другом человеке.