– Да уж былое дело, я пообедал…

– Не побрезгуй… Может, попадья-то и хорошо сготовила.

– Хорошо, съем чего-нибудь кусочек.

– Так на три прибора, хозяюшка…

– Слушаюс, ваше превосходительство, – отвечала Марья Петровна и тихо удалилась.

Через несколько минут она вернулась вместе с работницей. У обеих в руках была посуда, ножи, вилки и ложки. Марья Петровна накрыла стол чистой скатертью светло-серого цвета с красными каймами.

Саша тем временем окончил уборку книг. Опустевший сундук, или так называемую укладку, которые делались ниже сундука, мальчик закрыл, а затем, отодвинув лежавший на полу сенник, придвинул в угол и сенник положил на нее.

– Ишь солдат, что быстро сообразил и постель себе смастерил… Молодец! – заметил Авраам Петрович и потрепал подошедшего к нему Сашу по щеке.

Марья Петровна с работницей стали вносить одна за другой незатейливые, но вкусные яства того времени. Горшок щей, подернутых янтарным жиром, гусь с яблоками и оладьи с вареньем составляли меню этого обеда на солдатском новоселье.

Василий Иванович вынул из дорожной шкатулки затейливой заморской работы граненый графинчик богемского хрусталя и две серебряных чарки.

– Анисовой… – наполнил он одну из них и поднес генералу.

– Петровой… – протянул тот руку, но Василий Иванович быстро опрокинул ее себе в рот и, наполнив другую, поднес Аврааму Петровичу.

– У поляков научился, – засмеялся генерал.

– Угадал. Пан Язвицкий, сосед, с гостями всегда так проделывает.

– Это у них в обычае, чтобы показать, что напиток не отравлен.

– Вот как, а я не знал, думал, так балуется.

Старики выпили по второй и отдали честь как деревенской провизии, так и кулинарному искусству матушки-попадьи.

– Уф! – отдувался после доброго десятка оладий Василий Иванович. – Об одном я покоен – Саша голоден не будет. Мастерица, мать-попадья, жаль муженька-то ее законопатили.

– А что? – полюбопытствовал генерал Ганнибал.

Василий Иванович рассказал.

– Печально, печально!

– У тебя нет ли среди духовенства влиятельных знакомств?

– Есть, как не быть.

– Похлопотать бы за него, может сократят срок и опять в приход определят.

– Похлопотать можно, отчего не похлопотать, – сказал Авраам Петрович.

Вскоре Василий Иванович стал заметно дремать и Авраам Петрович распрощался и ушел. Василий Иванович залег на боковую. Саша уселся с книгой у окна.

Василий Иванович Суворов пробыл в Петербурге после описанного нами дня около двух недель. Он удостоился лицезреть обожаемую монархиню и был обласкан ее величеством, как все оставшиеся в живых «птенцы гнезда Петрова».

За последние дни Василий Иванович редко виделся со своим сыном, уже надевшим солдатский мундир и совершенно отдавшимся военной службе, предмету его давних мечтаний. Старик Суворов проводил время среди своих старых сослуживцев и знакомых. Им нередко сетовал он на упрямство сына, губящего добровольно себя и свое здоровье под гнетом солдатской лямки.

– Умней нас стали молокососы, не хотят послушать советов стариков, ни услугу принять от них… До всего-де сами дойдем… – говаривал Василий Иванович.

Слушатели одобрительно кивали головой.

– Вот у меня сынишка единственный… В чем только душа держится, худ, слаб… В солдаты хочу и баста… Вот теперь и солдат… Фельдмаршалом буду…

– Хе, хе, хе, хе… ишь куда метит! – иные добродушно, иные язвительно смеялись в ответ.

– А ты бы драл, дурь-то эту и мечтания вышиб… – советовали некоторые.

– Драл… Я бы и драл, кабы не мать покойница, царство ей небесное… Тиха была, тиха, а тронь сына – тигрица… А теперь поздно…