– Ну, что там с ней? – подойдя к большой, с малиновым балдахином кровати, шепотом осведомился Денис.

– Похоже, что плохо, барин, – хриплым голосом отозвалась старуха.

Фекла Матвеевна, так ее звали, тоже была из бывших актрис, злющая, как ведьма, ничуть не лучше Украсова. Почему-то именно таких монстров Аполлон Александрович для своих балетных и нанимал. Может, правильно и делал, да.

– Едва дышит…

В старом подсвечнике, потрескивая, тускло горели свечи. Высохшее желтое лицо старухи исказилось гримасою, выражавшей не пойми что, то ли сочувствие, а то ли, наоборот, злорадство, мол, так тебе и надо, твари гулящей, ага!

– Да где же это чертов доктор?

– Тут не доктор нужен, – прошипела Фекла Матвеевна. – Батюшку звать пора.

– Так ты думаешь, она…

– Не жилец, – и старуха желчно усмехнулась. – Вон лицо-то бледное какое, да и глаза закатились…

В этот самый момент Катенька вдруг распахнула глаза – чудные, блестящие, карие – и тихо прошептала:

– Пить…

Фекла дернулась было к стоявшему на тумбочке графину, однако опытный воитель Давыдов перехватил ее руку:

– Нет! Ежели в живот рана, так нельзя ей… Доктора подождем.

– Подождем, – тяжело опускаясь на стул, согласилась старуха. – Прохора я за батюшкой отправила. Отец Илларион. Хороший батюшка, добрый. Здесь, рядом живет.

За окном брезжил рассвет, отражался в стеклах мансард золотисто-алыми сполохами. Уже поднялись дворники, перекрикиваясь, шерудили метлами…

На лестнице раздались шаги – привратник привел батюшку. Отец Илларион оказался еще довольно молодым человеком, судя по виду, ему не было и тридцати. Осанистый, крепкий, с белесой кучерявой бородкою, он чем-то напоминал песенного разбойника Кудеяра… или самого Дениса в его партизанскую бытность, со времен которой всего-то два годка и прошло. Даже еще меньше.

Перекрестив раненую, священник деловито достал из прихваченного с собой саквояжа очки и требник. Однако ничего прочесть не успел – едва водрузил себе на нос очки, как, наконец, явился доктор.

– Здравствуй, Денис Васильевич. Ну, что тут у вас? Где больная? Ах, вижу, вижу… Ну-ка, ну-ка… Что там?.. А посмотрим, посмотрим… Денис Васильевич, ты ведь у нас крови-то не боишься? На вот, ножницы подержи… сейчас одежду разрежем… Ой-ой!

Осмотрев несчастную, врач покачал головой и, скорбно поджав губы, повернулся к священнику:

– Тут теперь ваши дела, батюшка.

– Что?! Умерла?! – ахнул Давыдов. – Как?

– Да вот так. – Доктор уже громыхал рукомойником в коридоре. – Преставилась, милая. Две пули, две раны: одна – под сердцем, другая – в печень. Странно, что вообще не сразу жизни лишилась. Кто ее так?

– Кабы знать… – поиграл желваками Денис.

– Да что тут знать, барин! – Привратник затряс бородой. – Говорю же, хитровские это. Там, на рынке-то, много всякой шелупони ошивается. А после Бонапартия пистолей да оружия разного на Москве полным-полно стало!

Вот в этом он был прав. После нашествия Наполеона оружие в Москве можно было раздобыть свободно, чем и пользовались разного рода криминальные элементы, обретавшиеся отнюдь не только на Хитровке, но и во всех остальных районах Первопрестольной. И московский градоначальник, и господин обер-полицмейстер Петр Алексеевич Ивашкин с преступностью, конечно, боролись, но больше как-то на бумаге. По отчетам все хорошо выходило, однако по ночам выстрелы гремели постоянно: воровские шайки учиняли промеж собою разборки, убивали, грабили, словно это не сонная благостная Москва, а какой-нибудь Чикаго времен сухого закона.

– Ну… – Денис Васильевич замялся на пороге, надевая шляпу. – Пойду, пожалуй… Чего уж тут теперь. Жалко Катеньку, да… Фекла Матвеевна, голубушка, ежели вдруг полиция, так знают, где меня отыскать. Пускай припожалуют. Что видел, обскажу. Покуда же – честь имею, господа!