Живых осталось четверо. Трое из них успели уже после боя крепко хватить из фляжек, а может быть, и повредились в уме, говорить с ними было непросто. Лейтенанта Нефедова нашли в мелком, наспех отрытом окопчике, где он едва помещался сидя, опираясь затылком на бруствер. Руки он прижимал к животу; под задранной гимнастеркой, измазанной в липкой земле, белели намотанные щедро и беспорядочно бинты. Глаза его были закрыты, бледные губы обкусаны, лицо осунулось и стало почти неузнаваемым.

Донской наклонился над ним.

– Жив, – сказал он уверенно. И спросил раненого: – Можешь поговорить с командующим?

Нефедов, с видимым усилием, приподнял веки. Глаза его где-то блуждали, смотрели как бы сквозь людей. При виде генерала едва обозначилось в них удивление.

– Так это вы с парома со мной говорили? – спросил он каким-то бесцветным голосом. – А я думал, с берега. И чего, думаю, шум у него такой? Ну, значит, лично будете принимать?..

Он опять закрыл глаза.

– Что он сказал? – спросил генерал. И тоже наклонился к раненому. – Что принимать, Нефедов?

– Плацдарм, товарищ Киреев, – ответил раненый. – Плацдарм… Или вы уже не Киреев?.. Там, на хуторе, еще два «федьки» прячутся. Ушли. Вы уж как-нибудь их сами…

– Ты не беспокойся, – сказал генерал. И, спохватясь, что еще что-то должен сказать, добавил: – Спасибо тебе, дорогой. Считай, ты уже на Героя представлен.

– Вам спасибо, – ответил Нефедов не скоро, и было не понять, улыбается он или кривится от боли. – Но мне уже не нужно ничего… Видите, схлопотал очередь… Теперь мне бы только покоя…

– Кого б ты еще назвал, четверых? – спросил Донской, раскрывая планшетку. – Кто, по-твоему, особо отличился?

– Никто. Мы не отличались… Мы все старались… Как я могу кого-то обидеть?

– Всем ордена будут. Но кто-то же больше всех сделал, – говорил Донской ласково-терпеливо, но и настойчиво. – Князев, заместитель твой? Еще кто?

– Старший сержант Князев погиб самым первым. У него бутылка разбилась в руке. При замахе. Может, пуля попала… Не знаю, не видел. Видел, как он горит факелом. И нельзя было потушить никак… Там он лежит, узнать его можно. Вы только осторожно тут ходите, вдруг кто стрелять начнет… в полусознании.

– Князеву посмертно, – сказал Донской, взглянув вопросительно на генерала. – Кого еще назовешь?

– Никого. Никому ничего не нужно посмертно. Я это хорошо знаю. И мне тоже не нужно, когда умру. И если выживу – не нужно. Я слишком многое понял… Только говорить трудно… А помните, – он снова открыл глаза и тотчас закрыл, – вы написать обещали?..

– Что ты! – сказал генерал. – Жить будешь, Нефедов. Сейчас помогут тебе.

– Ох, ничем вы мне не поможете… Никто. И не спрашивайте меня… Можно я просто так полежу?..

Все трое стоявших над ним распрямились. И генерал не знал, что еще сказать умирающему, чем ободрить. Вся его чудовищная власть – одного над сотнею тысяч – сейчас была бессильна не то что помочь этому парню выжить, но хоть уменьшить страдания. Даже такого простого он сейчас не мог – обратной переправой, этой наперекор, чтоб его доставили и сразу положили на стол и, может быть, что-то сделали.

– Шестериков, – сказал генерал, отведя его подальше. – Санитары должны бы прибыть, но что они знают? Сходи сестру разыщи, она с батальоном должна была переправиться. Его перевязать надо, бинты протекли, но мы же тут напортачим без нее. Может, его обмыть надо, а может, водой мочить – только загубим. Она – знает.

Шестериков молча кивнул и, закинув автомат за плечо, пошел к обрыву.

Генерал, расстегнув кожанку и сняв фуражку, медленно бродил по этому маленькому лагерю бессловесных. Никто уже не шевелился, и некого было спросить, как же здесь все происходило. Бой был коротким, скоротечным, и часа не прошло, как Нефедов сказал, что еще подумает, передоверить ли эту работу артиллеристам или же исполнить ее самим, обойдясь гранатами и бутылками. Как из восьми «фердинандов» шесть были уничтожены, это на них читалось ясно, а двое ушли потому, наверное, что совсем лишились прикрытия пехоты. Вот все они лежат – семнадцать своих и, наверно, столько же немцев; судить по петличкам, это техническая обслуга была, механики, слесари-оружейники, они и не обязаны были идти в бой, у немцев это четко расписано, однако в тяжкую для их товарищей минуту похватали автоматы и попытались защитить свои «коробочки», свои «керосинки». Они тоже не отличались, они старались. Что ж, и они свой долг исполнили, ответили по-солдатски на вызов судьбы, но самим-то себе ответили они, зачем оказались здесь? Зачем пришли на чужую землю – и погибли, спасая железные коробки? Вот так, буквально, случилось казавшееся даже пошлым: «Люди гибнут за металл». Хватило ума хотя бы двоим экипажам уйти от безумия.