Вместо этого я пыталась поймать взглядом отражение своего похудевшего тела в каждой из окаймлявших улицу витрин. Образ Антуана просачивался в мой мозг, ширился там, мешал мне дышать. Мне захотелось вернуться назад, догнать его и бить головой о стену, вырывать ему волосы по одному, пока он не признает, что был не прав, и что он никогда прежде не видел меня такой счастливой.

В первый раз за два месяца я села перед зеркалом в ванной. На полочке со следами пудры, валялись смятые носовые платки, помада, лак для ногтей и прочая косметика. Повторяя недавний жест Антуана, я провела рукой по щеке и почувствовала, как скрипнула обезвоженная кожа. Я тотчас же сунула пальцы в какой-то крем и намазала лицо беловатым слоем.

Потом легла на постель и уставилась в полумрак.

Прежде моя квартирка-студия была жилищем привратницы – неудобным, на первом этаже, с одним единственным окном. До появления Жюста в моей жизни я любила держать ставни полузакрытыми и старательно поддерживала в квартире легкий сумрак: даже научилась определять время по лучу света на стене. И вот за два месяца тут обосновалась вечная ночь. Я ни разу не проветривала и не позволяла дневному свету проникнуть сюда. Мы с Жюстом жили, еле освещенные единственной лампочкой в комнате.

Нам было очень хорошо, мы были счастливы. Так велика ли важность, если у меня бледное лицо? Я снова встала, начала ходить из угла в угол. Мне не хватало воздуха, прошиб пот. Я разделась.

И смутно чувствовала крайнюю необходимость перестать думать об Антуане, выбросить из головы все, что гнило в моем мозгу, все, кроме Жюста, и пришла в ужас, потому что эти образы упрямились, мало-помалу отравляли меня – ну можно ли перестать думать о чем-либо?

Дверь отворилась, и вошел Жюст. Сколько же времени я провела наедине со своими спутанными мыслями? Он скользнул пальцами по моей спине, удивился, что я вся в поту: на улице температура упала значительно ниже нуля.

– Ты дрожишь?

Я прижалась к нему, уткнулась головой в его плечо и рассказала о визите своего брата. О его комментариях тоже, о подозрительности, раздражении. Я рассчитывала быть краткой, но все как-то цеплялось одно за другое: жизнерадостный мальчуган, неразговорчивый взрослый. В общем, интеллектуал за баранкой.

– Так он у тебя дальнобойщик?

– Ну да. Вундеркинд-математик, блестящий лицеист – и заделался простым шоферюгой.

Жюст был не первым, кого это удивило. Антуану все прочили образование в высшей школе, а он в восемнадцать лет вдруг все бросил, к великому горю потрясенной семьи. Было испробовано все, даже невозможное, чтобы он отказался от своего решения, но напрасно. Он наведался в банк. Его добросовестный вид и оценка «очень хорошо» на впускных экзаменах довершили остальное. Антуан получил-таки свой заем. Официально на создание транспортного предприятия с амбициозной целью дальнейшего развития. На деле же он удовлетворился покупкой грузовика и стал пробавляться мелкими заказами. Я заговорила с ним об этом один-единственный раз, года четыре, а то и все пять лет назад. Единственное, что объединяло Антуана с шоферской братией (какой я ее себе представляла), было телосложение. А остальное…

– И ты собираешься всю жизнь провести за баранкой грузовика? – спросила я.

– Хочу, чтобы меня оставили в покое. – И добавил коварно: – Думаю, не тебе меня учить насчет профессиональных успехов.

Это и впрямь был эффективный способ закрыть тему. Я тогда подумала, что он в конце концов все-таки сменит путь, но ошиблась.

Жюст молча слушал целый час. Случай был идеальный. Достаточно было просто продолжить: после Антуана рассказать о себе самой. О них. Об этом. Достаточно было извлечь слова из моего тела. Достаточно, но тогда почему же это было так трудно? Я пыталась, терпела неудачу, потом смотрела на это тело, такое большое, такое красивое, такое черное, в сущности, ведь ничего больше со мной уже не могло произойти, правда?