Свет вагонов освещал полосу земли вдоль путей. Мы уже подъезжали, и время от времени можно было, прищурившись, различить снег. Я встала и пошла освежиться. По коридору медленно шел какой-то мужчина. Я хотела проскользнуть вдоль окна, пропуская его, но он внезапно вытянул руку, перекрывая мне путь. От его запаха и выражения на его лице меня затошнило.

– Э, дамочка, где это вас научили так просить прощения? – бросил он.

Вдруг мимо пронесся встречный состав. Машины взвыли.

– Просить прощения? – переспросила я.

Встречный поезд все не кончался. Его огни заливали коридор вспышками, в ритме мелькания вагонов.

Я увидела, как запах его пота буквально растекается по моему телу. Увидела его огромную руку, плечи. И внезапно все стало белым, как его рубашка, белым, как кожа на его лице, как мигающие огни, следы снега на земле, охвативший меня холод. Мужчина прижался к окну. Достаточно было проскользнуть, воспользоваться оставшимся пространством. Я была такая маленькая и худая, так почему же я оставалась неподвижной?

Тошнота разрывала мне внутренности. Я почувствовала, как желчь поднимается ко рту и судорожно, с болью, извергла из себя всего несколько наперстков бледной жидкости да две-три слезинки, от которых у меня защипало в глазах.

Мужчина вцепился в ворот моего свитера.

– Гляди, что ты наделала, дура несчастная! – рявкнул он, показывая на свои запачканные ботинки.

Должно быть, его пальцы скользнули по моей шее. «Антуан», – пролепетала я. Коридор начал кружиться, мое тело обмякло, я почувствовала, что теряю сознание. Увидела мельком, как незнакомец исчезает, ускорив шаги – наверняка опасался новых неприятностей. Потом меня накрыло тенью.

Понадобился этот инцидент, чтобы я вспомнила. До Жюста, после Жюста. А главное, никогда при Жюсте, вплоть до этого вечера. В ресторане-то они сперва волновались, но потом в конце концов это неизбежно стало вызывать лишь смех. Надо уточнить: два-три раза в месяц как минимум. Сначала белизна, потом звезды и черная дыра. Хозяин спешил растрезвонить по всему залу: Аньес опять в отрубях!

Они перестали беспокоиться, знали, что я очухаюсь. Мне бы в цирке выступать со своим обморочным номером: почувствовав первые же симптомы, я старалась уединиться в таком месте, где могла бы упасть, ничего себе не повредив. Затем, сохраняя часть сознания в своем бессознательном состоянии, я была способна поддерживать или прервать эту искусственную кому по собственному желанию. Я путешествовала в каких-то фантастических областях, витала в полной черноте, слушала песнь безлицых сирен. Каким бы ни становился контекст, который предшествовал падению в бездну, сама экскурсия была приятной. Я продвигалась сквозь разноцветные детские рисунки, сквозь успокаивающие запахи, сквозь какие-то пушистые субстанции. В этом последнем измерении мои чувства вновь обретали наконец разумное обоснование.

Я вернулась в наше купе. Жюст все еще читал. Так что мы прожили эти несколько минут на параллельных путях. Про мое злоключение он так и не узнал: ничего не видел и ничего не почувствовал. А я ничего не сказала. У меня еще немного болело сердце, но ноги уже окрепли. Я молча села и стала напоследок смотреть в ночь, несущуюся вдоль рельсов. Прибытие было неотвратимо: пассажиры уже вставали со своих мест, становились похожи на собственный багаж. Некоторые шли, навьюченные лыжами, натыкались на перегородки, вместе шутили, обменивались обещаниями горячего вина и хорошей лыжни. Весь поезд шумел, приобретая веселый каникулярный вид.