– Случайно не моя это оказалась ДНК? – Шарко заметил, как сглотнул Маньян, как задергалось его веко. – А не потому ли мы не так давно сдали свой биоматериал и теперь образцы ДНК каждого из нас тоже включены в картотеку НАКГО, что мы тоже «загрязняем» место преступления? – продолжал комиссар. – Такое бывает всегда, и так будет в этом «обезьяньем» деле, которое мне сейчас поручено. ДНК шимпанзе, уборщика, приматолога, всех полицейских. Куча отпечатков на прутьях клетки! Ну и, черт побери, зачем ты позвал меня сюда? Чтобы обвинить? Чего ты добиваешься? Испортить несколько лет, которые мне остались?

Маньян немножко поколебался, потом заговорил снова, вроде бы даже искренне:

– Не в этом дело, комиссар. Проблема в том, как ты повел себя там, на месте преступления. Ты трогал труп, ты лез везде и везде наследил. Как будто хотел затоптать возможные улики и не дать нам шанса найти убийцу. А может, ты попросту хотел досадить мне, чтобы я прогнал тебя из бригады? Говори наконец правду, комиссар, мы же с тобой на одном поле пашем, не забыл?

– Я не спал ночь. Я думал сразу о тысяче вещей. Окно автомобиля было открыто, ну и мне захотелось глянуть, что за физиономия у парня, который решил прогуляться ночью в этой глуши. Да, сунулся внутрь машины, да, не принял никаких мер предосторожности, да, свалял дурака. Это ты хотел услышать?

Леблон в глубине комнаты молча выпускал дым в форточку, Маньян вернулся к разговору:

– Знаешь, а ведь возможно, убийца, который целился абсолютно хладнокровно, не надевал маски… Даже наверняка не надевал: хотел, чтобы Юро видел его лицо в минуту, когда получит отверткой в брюхо. Потому что… не знаю… потому что, может быть, хотел показать, что ничего не забыл, что считает Юро ответственным за свои действия… Судья принял доводы защиты, и он просидел всего-навсего девять лет в психбольнице, а признали бы тогда, что он в здравом уме, дали бы вдвое больше в тюряге. Мы, полицейские, не выносим таких людей, потому как из-за них нам кажется, что вкалываем зря. Теперь что скажешь?

Шарко в ответ только пожал плечами, и Маньян продолжал гнуть свою линию:

– Чуть больше года назад ты был аналитиком, и у тебя должен найтись ответ на вопросы такого рода.

– Есть другие аналитики, они еще работают, проконсультируйся у них.

Шарко посмотрел на часы и встал, на этот раз – спокойно, без шума.

– Я оттрубил здесь почти тридцать лет. И за эти тридцать чертовых лет засадил за решетку немало парней раз в десять страшнее Юро. Я вкалывал так, как тебе, скорее всего, и не снилось. А ты решил меня уничтожить, как уничтожил тут многих до меня. Кроме ДНК, которую обнаружили на месте преступления, у тебя нет против меня ни-че-го. Да, я наследил там, но почему же ты не предупредил об этом экспертов-генетиков? Потому что они тебя не любят? Потому что ты бывал уже чересчур крут с подозреваемыми и даже с собственными сотрудниками? Я уже знаю, как ты осатанеешь, как будешь стараться потопить меня, ты ведь хуже стервятника. Тебе что – скучно, делать нечего? – Комиссар, наклонившись над столом, приблизил лицо к лицу Маньяна. – Говорю тебе это первый и последний раз в надежде, что усвоишь. Я не имею ни малейшего отношения к смерти Юро. Я такой же полицейский, как ты. Я вернулся в уголовку, потому что мне осточертел кабинет в Нантерре, неужели это непонятно? А если ты все еще сомневаешься, дам тебе и твоему болвану добрый совет: будьте впредь поосторожнее и смотрите, куда вляпываетесь.