– Я прошу только о быстром конце, больше мне ничего не нужно, – поспешил сказать Ганнон.

В подвале повисла тишина.

Пусть он меня убьет. Пожалуйста.

– Тебе следовало меня убить. Я бы с тобой так и поступил, – заявил офицер, и жестокая улыбка искривила его губы. – Впрочем, твои слова ничего не меняют. За то, что вы заявились на наши земли, вы, ублюдки, заслуживаете самой страшной кары. Держите его, – приказал он. – Он будет вырываться и лягаться, как мул.

Ганнон постарался прогнать разочарование и страх и рискнул сделать совсем уж безумную ставку.

– Им не нужно меня держать, – сказал он. – Я смогу вытерпеть боль.

Офицер удивленно приподнял брови.

– Крысеныш смирился со своей судьбой.

Римлянин старательно прицелился в самый центр лба Ганнона. Невыносимый жар раскаленного прута ударил Ганнону в лицо, но он замер, а потом, в самый последний момент, дернул головой вверх и влево. Офицер выругался, но уже не смог остановиться, и буква «Б» отпечаталась справа на шее Ганнона, сразу под челюстью.

Послышалось шипение, и перед его глазами заплясали искры; волны боли стекали от шеи к груди, проникали в мозг. Юноша выругался, потому что предательский мочевой пузырь снова его подвел. Потом у него подкосились ноги, и плечевые суставы приняли на себя вес тела. Однако эта боль не шла ни в какое сравнение с тем, что он испытал, когда железо соприкоснулось с плотью. Запах паленого мяса наполнил ноздри Ганнона и застрял в горле. Его вырвало, но на губах осталось всего лишь несколько капель вонючей жидкости. А потом он начал падать в бездонный колодец; на его дне маячило смутно различимое, перекошенное от ярости лицо офицера, который что-то кричал, но Ганнон не разбирал слов. Он хотел ответить, сказать: «Я не раб», но не смог произнести ни звука. В этот момент хлопнула дверь, и послышались новые громкие голоса, тоже неразборчивые.

Ничего не понимая, Ганнон провалился в небытие.

Бостара переполняла ярость, когда он смотрел на Виктумулу, лежащую в четверти мили от того места, где он стоял. Город был полностью окружен крошечными, точно муравьи, фигурками людей. Воздух вибрировал от топота ног по твердой земле и громких приказов – солдаты занимали позиции для атаки. То и дело, с равными промежутками, слышался звон легких баллист, стрелявших по бастионам. С гулким грохотом падали камни, потом раздавались крики. Отряды балеарских пращников в тонких туниках стояли у стен, осыпая их градом снарядов. По дороге к городу приближались большие отряды галлов, которые распевали боевые песни и дудели в рога, создавая оглушительное крещендо звуков. Окруженный старшими офицерами и группой скутариев, своих лучших воинов-пехотинцев из Иберии, Ганнибал наблюдал за военными действиями, сидя на лошади в двухстах шагах от ворот города. Оставшиеся в живых слоны стояли неподалеку, чтобы одним своим присутствием вселить в неприятеля страх.

После только что произнесенной вдохновляющей речи Ганнибала Бостар мечтал только об одном: находиться среди галлов, подступавших к стенам Виктумулы с лестницами в руках, или с теми, кто пытался разбить тараном ворота из массивного дуба. Ганнибал высоко оценил воинов своей армии, сказал, что гордится мужеством, с которым они преодолели все трудности по пути сюда. И что он восхищен их дисциплиной, храбростью и силой духа. Он добавил, что может отплатить им за верность только одним способом – остаться с ними до конца.

«Я сделаю все ради вас, моих солдат, – крикнул полководец. – Разделю с вами любые испытания. Буду спать на той же жесткой земле, сражаться с теми же врагами и проливать свою кровь. И, если потребуется, отдам за вас жизнь!» Его последние слова глубоко тронули Бостара, и по реву, которым они были встречены, он понял, что они произвели такое же впечатление на всех, кто их слышал. После этого больше всего на свете Бостар хотел пойти в атаку на врага. Однако он и его копейщики получили приказ остаться в резерве. Как и в сражении при Требии, Ганнибал берег ветеранов. Они приняли участие в столкновении по пути к городу, и всё. Бостар сжал рукоять меча.