– Я думаю, их помощь не пойдет дальше советов, где копать могилы для наших ребят, – с горечью заметила полная дама.

Она, видимо, имела в виду недавний приезд во Львов немецких офицеров, инспектировавших фортификационные работы вокруг города.

Советник посмотрел в окно. Трамвай догнал бричку с крестьянской семьей. Следом шла подвода, доверху груженная домашним скарбом. Сзади бежали привязанные собаки.

Червинский уже имел опыт общения с русскими. Это было еще в детстве, когда его семья жила в Варшаве. В польском обществе уже тогда сложилось стойкое мнение о русских чиновниках как о безнравственной привилегированной касте, которых можно купить за стакан водки или интимные услуги. После так называемых Варшавских манифестаций, появился указ о преподавании в школах и общении между школьниками только на русском языке. Молодежь это раздражало. В гимназии появились новые преподаватели – отставные российские офицеры и чиновники, ранее командированные в королевство, которые, однако, не могли серьезно заинтересовать учеников русской историей и литературой. Да и стоило ли ее любить, русскую литературу, если она еще со времен Радищева, славившая свободу и милость к падшим, ни одного доброго слова не сказала об угнетенных русской державой поляках.

После подавления Польского восстания царскими войсками его отец, известный в Варшаве адвокат и общественный деятель, вместе с семьей бежал в Галицию, где молодой Червинский закончил Львовский университет, стал профессором и авторитетным членом множества городских общественных образований.

Теперь трамвай обгонял лошадей, тащивших пушку с исковерканным лафетом. Ехавший верхом поручик с перевязанной головой злобно выругался, когда трамвай чуть не наехал на семенящих с отрешенным видом канониров.

Все происходящее вокруг представлялось советнику мучительно затянувшимся кошмарным сном, который он не в силах был прервать. Еще месяц назад он с женой отдыхал в Германии на острове Гельголанд – популярном курорте состоятельной львовской публики. Политика мало интересовала пожилую чету, да и разговоры о возможной войне казались несерьезными. Наслаждаясь природой этого живописного уголка Северного моря, они строили планы на будущее: говорили о покупке летнего дома в Дублянах и предстоящей учебе сына в Венском университете…

Неожиданно трамвай резко остановился, и в вагон втиснулся жандарм. Его грозный взгляд остановился на крестьянах.

– Со to za panstwo?[14]

– Ми з Золочіва. Прямуємо на збір січових стрільців, – растерянно ответил один из парней.

– Prosze wyjsc![15] – громко скомандовал жандарм.

– Проше пана, але нам треба на Зелену п’ять, – попытался объясниться украинец.

– Milczec, zaraz my tu gadamy! Co mi tarn jakis strelcy![16]– грубо оборвал его жандарм.

– Marsch heraus, Sie Schweinker![17] – прозвучал снаружи голос еще одного жандарма с револьвером в руке.

Собрав покорно свои котомки, крестьяне стали выходить из вагона.

– Нельзя же всех русинов подозревать в измене. Это не приведет к добру! – взволнованно проговорила полная дама, когда трамвай снова тронулся.

– Иначе нельзя, – уверенно заявил мужчина с военной выправкой. – Вчера одного из них поймали на крыше Промышленного музея с фотоаппаратом. И вообще, еще неизвестно, что они выкинут, когда москали войдут в город.

– Совершенно верно, – поддержал его железнодорожник. – Вы слышали? В Клепарове они раскрутили болты на железнодорожных путях, а на Левандовке порезали телеграфные провода.

Не проехав и остановки, трамвай был снова остановлен, на этот раз военными. Всех высадили, кроме железнодорожника. Вагон стал заполняться ранеными из соседнего госпиталя для доставки их на вокзал.