– Вайолет? – прозвенел сверху голос Робин и, отражаясь от стен, минуя меня, замер где-то внизу.

– Ну? – крикнула я в ответ, стараясь выровнять дыхание.

– Шевели задницей. Чуть поживее.

Я вздрогнула и послушно ускорила шаг, в который раз благодарная темноте, скрывающей краску стыда на щеках.

Наверх я добралась, совершенно запыхавшаяся, чувствуя головокружение и пугающую потерю равновесия: перила кончились двумя этажами ниже. В середине Колокольни зияла жуткая пустота, которая, как я потом узнала, была шахтой лифта, и, упав в нее, вряд ли кто мог рассчитывать уцелеть.

Совершенно выбившись из сил, я какое-то время стояла неподвижно, прислушиваясь к писку и шуршанию крыс несколькими этажами ниже (а наверху, около колокола, как мне вскоре предстояло обнаружить, поселились другие мыши – летучие). Я прислонилась к стене, в тот же миг со скрипом распахнулась дверь, и холодный лестничный колодец затопила волна теплого воздуха.

– Шевелись, женщина, – ухмыльнулась Робин и протянула руку. Я схватилась за нее, по-прежнему ощущая головокружение от неясной темноты нижних этажей.

Мы шагнули в просторную комнату, где меня сразу же ослепил струящийся свет. Луна сверкала серебром, проникавшим через четыре гигантских белых циферблата, которые занимали бóльшую часть каждой из стен. Я услышала, как от стен протяжно отразилось эхо моего собственного изумленного выдоха; наверху, потревоженные порывом ветра, шевельнулись колокола.

Это была потрясающая картина, полная многочисленных деталей. Викторианские кресла, обитые выцветшей парчой, с громоздившимися на них стопками бумаг и рулонами художественных набросков, в цвете и тушью. Серебряная птичка на массивном столе красного дерева, в окружении подсвечников и странно-задумчивых куколок. Даже сейчас, десятилетия спустя, те же безделушки украшают стены; и с каждым годом появляется все больше потерянных красивых вещей, сделавших башню своим домом.

– Привет, Вайолет, – сказала Грейс, не отрываясь от раскрытой перед ней книги.

Сидевшая рядом Алекс, ожидая, пока я отдышусь, лишь слегка улыбнулась.

Я подошла к дальнему от меня циферблату и выглянула – плечи оказались как раз на уровне его нижнего края. Снаружи, при свете плывущей над деревьями луны, ярко блестел комплекс школьных зданий. За ним тускло мерцали огни города, а еще дальше угадывалась бесконечная чернота моря, слегка рассеивающаяся там, где оно встречается с небом. Несколькими футами ниже пролетел ворон и исчез в зарослях деревьев по ту сторону школьных ворот.

Я повернулась и, все еще испытывая легкое головокружение, медленно обошла комнату. Чувствовала, что все присутствующие за мной наблюдают и ждут каких-то слов. Я дотрагивалась то до одной вещи, то до другой, словно прикосновение могло их оживить. Тряпичная кукла с выдавленными глазами, в грязном клетчатом платье, неловко восседавшая на кипе книг; ваза с цветами, на вид мертвыми, но странным образом сохранившими аромат. Комическая маска и младенческая распашонка – после прикосновения к ним пальцы у меня покрылись белой пудрой. Медная фигура с расправленными крыльями, слишком тяжелая, чтобы поднять, хотя ее основание вполне уместилось бы у меня на ладони; ваза из дутого стекла, выцветшая до ровного землисто-серого цвета; четыре оленьих головы с рогами длинными и острыми, похожими на вытянутые руки.

– Не стесняйся, чувствуй себя как дома, – заговорила наконец Робин. Она развалилась в кресле, закинув на стол ноги (на колготках стрелки) и потягивая виски из бутылки, которую она предусмотрительно засунула за подкладку блейзера. – Не желаешь? – Она протянула бутылку мне.