– Если такая ботва, то это могла быть и ты. Кроме того, что ты обслужила всю редакцию, тебе бояться нечего? – я перешла на повышенные тона.

– Расскажи это Линде и Глебастому. Они возьмут вторую версию на разработку. – Настя захлопнула дверцу такси, а я стояла и внимала скорости снега. Сто снежинок в секунду. И ни одной слезы.

Я вернулась в ресторан и расплатилась. В соседнем зале отмечали чей-то день рождения. Произносили тосты, соприкасались фужерами с бордо 2002 года и улыбались.

Я набрала Линде. Она так и не взяла трубку. У меня больше нет подруг.

Таксист рассказал анекдот:

«Приходит муж с рыбалки пьяный в салат. Жена укладывает его спать, и тут из кармана выпадает упаковка презервативов. Она достает один и засовывает ему в задницу. За завтраком муж сидит угрюмый. Жена его спрашивает.

– Ну что, дорогой! Как рыбалка? Как друзья?

– НЕТ У МЕНЯ БОЛЬШЕ ДРУЗЕЙ!»

Пойду и поищу презерватив у себя в заднице.

На следующей неделе мы с Романовичем коротали время, ведя бессмысленный разговор в «Библиотеке», сидя за белым продолговатым столом, покрытым розово-бордовыми салфетками, и ждали черничного пирога. Мы вообще всегда чего-то ждали: то ли вестей от Бога, то ли решимости кого-то из нас, одним словом, потакали бессмысленности.

– Чего ты хочешь?

– Вообще?

– По меню. – Всем своим видом показывая, что я должна прекрасно понимать, о чем идет речь, и добавил: – От отношений.

– Это слишком широко, чтобы так сразу.

– Ну а для начала. Так, наобум.

– Я, может, замуж хочу… Эх, было бы тебе двадцать семь и ездил бы ты на спортивном лексусе, – с иронией сказала я.

– Но я же буду, и ты будешь. И зачем все это?

– Не знаю. Так просто. Чтобы было.

– Вот и я не знаю, зачем тебе все это надо, – не верящим голосом начал он.

– Что ты сейчас читаешь?

– Ничего, я глупый!

– А я…

– Мне это ни о чем не скажет, – перебил он мой интеллектуальный вздор.

– Вот скажи, а о чем мне с тобой говорить?

– Обо всем! Разговаривать можно обо всем! И потом…

И потом темноволосая официантка тургеневского типа принесла нам черничный пирог, две квадратные белые тарелки, сухие и плоские.

Я выделяю несколько видов молчания: когда говорить не нужно, ты просто даешь себе возможность раствориться в другом человеке, небе, городе, книге; любой звук, даже самый притягательный и необременяющий, просто-напросто убьет идиллию; бывает молчание-интрига, когда ты оставляешь на домысливание тот или иной факт и, пристально вглядываясь в мускулатуру скул, прогадываешь реакцию – позиция наблюдателя; а бывает молчание, когда хочется сказать правду, но что-то сжимается и выводит диагноз: «Еще не время». Действительно, кто такие мы с Романовичем? Кто такие мы? И есть ли эти самые мы? Мне захотелось убежать, просто бежать от молчания, в тайной надежде, что он остановит, взяв за руку, и хоть что-то сделает ясным в этом сумбурном наборе знаков препинания. Было все, кроме точек, но больше всего вопросов, ни на один из которых я не находила ответов. Глупо искать точку в триллионе запятых.

В детстве я получила прозвище почемучки, я все время хотела понять, как летают самолеты, как зовут аиста, который меня принес родителям, и правда ли, что творог берется из вареников. И каждый день я старалась прожить, находя хоть один ответ с точкой на конце предложения. Тогда я не знала, что каждый ответ порождает все новый вопрос, главный из которых «А как и когда остановиться?»

В такие моменты я иду в туалет. Зеркало отражает меня, и я сама себе задаю часть этих вопросов. Можно поправить кофту, выдавить прыщик и в конце концов улыбнуться выходящей из кабинки женщине, которая через три минуты будет задавать другие, но не менее важные вопросы. За своим столом. Со своим мужчиной.