Сумбурно начавшийся день продолжился в том же духе. Выходя из церкви, в ноги мне бросился проситель с пергаментом в руке, которого я как добрый монарх был обязан простить пред всем честным народом. Картинка – возвращение блудного сына, в которой монарх выступает в роли ослепшего от слез отца. Традиция, будь она неладна. Но что значит простить, когда голова опущена и лицо кудрями черными прикрыто? Кто таков? В чем конкретно виновен? Может, он детей резал? Может, дом Господень пожег?

Поднял на меня очи заплаканные юный рыцарь, представился. И тут точно пелена с глаз моих спала, вот же он – любовник моей жены. Неужто он, прелюбодей, желает, чтобы я, согласно традиции, его теперь перед всем честным людом очистил или гневом необузданным себя выдал?! А народ – его хлебом не корми, зрелищ требует. Щас! «Не по злобе, но справедливости ради покарал я тебя. И теперь не могу тебя помиловать, дабы не погрешить против справедливости», – громогласно изрек и паузу выдержал, чтобы до всех дошло. – Караю и милую не под настроение, а по закону.

Красавчик глазками хлоп-хлоп, ресницы длинные – девице впору. Не понял ничего, не карал ведь я его, хотел возразить, поспорить, но должно быть, осознал. Не покарал герцог, покарает король. В каком случае больнее?

Поклонился и скрылся в толпе. Наверное, следовало кого из стражи послать проследить, куда обидчик направится, чтобы опосля… Не стал, запоздало проявляя милосердие, которое, кстати, никто не смог оценить. Сам себе зарок дал, что коли еще раз сию смазливую мордашку где встречу, боя ему давать не буду – много чести, шпорами изувечу, чтобы всю жизнь уродом ходил. Дядька меня в детстве коварным приемам боя научил, впрочем, если что, я бы его и палкой по ребрам отделал будьте нате.

Почему сразу не покарал и его и Адельгейд? Во-первых, он к тому времени уже пустился в бега, во-вторых, огласки не желал и, в-третьих, мог бы перед тем как жениться, узнать про чувства будущей жены. Это ведь не он мне поперек дороги встал, я и ему и ей жизни поломал. Короткого счастья лишил. Нет, как хотите дорогие мои, а в следующий раз я либо по любви, либо никак.

Едва за трапезу сел, епископ мой с гостем долгожданным заявился, с Райнальдом, так я их, будучи зверски голодным, немедленно за свой, то бишь королевский, стол усадил. Без церемоний.

Райнальд Дассель оказался весьма приметным молодым господином со светлыми, почти белыми вьющимися волосами и голубыми веселыми глазами. Тонкий и изящный, как танцор на канате, Райнальд совсем не походил на священнослужителя. И я поначалу вообразил, будто Эберхард привел ко мне красавчика пробста от врагов прятать. Эберхард, конечно, сволочь еще та, а как еще сказать о человеке, способном детей похищать? Но и милосердия не лишен. А мне что – дворца жалко? Уж потеснимся как-нибудь, тем более что Дассель оказался очаровательным собеседником, знающим уйму интересных историй и прочитавшим множество книг. Кстати, самое забавное, что, пока Эберхард дожидался его в условленном месте, первым белокурого пробста умудрился отыскать сам Вибальд. И не просто так разыскал, а вежливо представился и, не забыв напомнить, чей он посланник, попросил выдать ему несколько редких книг из личной библиотеки Райнальда. На что тот без тени смущения заявил, что столь дорогие и редкие книги он не вынесет из тайника и не передаст досточтимому Вибальду иначе как в обмен на другие книги, которые имеются у него. Ошарашенный подобным предложением, аббат сначала превратился в соляной столб, а потом, нечего делать, кивнул, пообещав немедленно отправить слуг за просимым. На том они и расстались.