Мы уже ложились спать, и я старалась не отвечать ей, чтобы прекратить эту пустую болтовню, когда что-то буквально ударило меня. Я села на постели и спросила:

– А как ты узнаешь?

– Как я узнаю что?

– Ты сказала: «Конечно, никто не женится на искусственном существе». Как ты узнаешь, что человек искусственный? На них ведь далеко не на всех есть серийные номера.

– Ох, Марджи, не будь дурочкой! Искусственное создание невозможно принять за живого человека. Если бы ты видела хоть одного…

– Я видела. И не одного, а многих!

– Тогда ты сама знаешь.

– Тогда я знаю что?

– Что ты прекрасно отличишь такого монстра от человека, лишь только глянешь на него.

– Как? Что это за знаки, по которым можно отличить искусственного человека от любого другого? Назови хоть один.

– Марджори, ты как будто нарочно стараешься меня разозлить! Это на тебя совсем не похоже, милая. Ты превращаешь наши каникулы во что-то очень неприятное.

– Не я, Вик. Ты это делаешь. Тем, что говоришь глупые, неправильные, неприятные вещи, которые ничем не можешь подтвердить! – И эти мои слова прекрасно показывают, что улучшенный человек совсем не похож на сверхчеловека, потому что моя реплика хоть была и честна, и справедлива, но совершенно не годилась для споров с родными – слишком резко.

– О!.. Как ты могла!.. Это неправда!..

То, что я сделала вслед за этим, вовсе не следствие моей лояльности по отношению к другим искусственным людям, потому что у ИЧ нет видовой солидарности, – для этого просто нет никаких предпосылок. Я слышала, что француз может умереть за свою La belle France, но… Вы можете представить себе, чтобы кто-то сражался и умирал за честь «Гомункул анлимитед», секция Нью-Джерси? Я думаю, что сделала это ради себя самой, это было одно из тех критических решений в моей жизни, которые я никогда не могла потом проанализировать, не могла понять причины, побудившей меня поступить так, а не иначе. Босс говорит, что весь процесс обдумывания важнейших поступков и решений происходит у меня на каком-то подсознательном уровне. Может быть, он прав.

Я вскочила с постели, скинула ночную рубашку и встала прямо перед ней.

– А ну-ка посмотри на меня, – требовательно сказала я. – Кто я? Искусственная? Или нет? И как ты это определила?

– Ох, Марджи, кончай выставлять себя напоказ. Всем известно, что у тебя самая лучшая фигура в нашей семье, и тебе совершенно незачем это доказывать.

– Отвечай! Скажи, кто я и как ты это определила. Можешь использовать любые тесты. Возьми образцы для лабораторных анализов, но скажи, кто я и какие признаки это подтверждают.

– Ты противная девчонка, вот ты кто.

– Возможно. Даже вероятно. Но какого сорта? Натуральная? Или искусственная?

– Ох, чтоб тебя!.. Натуральная, конечно.

– Ты ошибаешься. Я искусственная.

– Ой, прекрати дурака валять! Надень рубашку и ложись спать.

Вместо этого я накормила ее досыта правдой: сказала, в какой лаборатории меня спроектировали, назвала день и месяц, когда была извлечена из искусственной матки, – мой «день рождения» (правда, мы, искусственные, «вынашиваемся» дольше, чтобы был ускорен затем процесс созревания), заставила ее выслушать подробное описание жизни в приюте при лаборатории. (Поправка: в приюте при той лаборатории, где вырастили меня, потому что в других кое-что может быть и по-другому.) Я кратко рассказала ей о жизни после приюта – почти все здесь было ложью, потому что я не могла выдавать секреты Босса, повторила в основном то, что давным-давно еще рассказывала всей семье, сказала, что работала и работаю секретным коммерческим агентом. Упоминать Босса было не нужно, поскольку несколько лет назад Анита решила, что я агент транснациональной корпорации – что-то вроде дипломата, постоянно путешествующего с секретными миссиями… Напрашивающийся вывод, который я с удовольствием подтверждала тем, что никогда не опровергала его.