– Вот дерьмо, – простонал Краудер. – Зачем же позорить город? Ведь весь мир смотрит.

– Только ей одной известно зачем. – Кассиди встал со стула и пересел поближе к телевизору.

Вдова продолжала свою речь, и слезы текли по ее бледным щекам.

– Этот прекрасный город погряз в грехе и коррупции. Пройдитесь по Бурбон-стрит, и вы убедитесь, что дьявол мертвой хваткой держит в своих руках Нью-Орлеан. Джексон Уайлд был воплощенной совестью, он честно признавал то, что город превратился в выгребную яму, рассадник преступности и грязных нравов.

Лишь те, кто пришел сейчас сюда, чтобы выразить свою скорбь по поводу кончины моего мужа, понимали и поддерживали Джексона, в то время как местные власти отвергали его, не ценя его кристальной честности.

Камера выхватила из толпы мрачные лица судьи, конгрессмена и нескольких городских чиновников. Краудер грубо прокомментировал:

– Тоже мне, политики.

– К моему мужу относились с безразличием, граничащим с враждебностью! – уже кричала Ариэль Уайлд. – Это безразличие к его безопасности стоило ему жизни!

Когда в толпе стих гул одобрения, она продолжила:

– И вот дьявол наслал одного из своих демонов, чтобы заставить замолчать преподобного Джексона Уайлда, сразив его пулей в сердце. Но нас не заставят молчать! – крикнула она, воздев свои тонкие руки и потрясая кулаками. – Мой любимый Джексон сейчас вместе с Господом. Возблагодарим Бога за дарованные ему покой и мир, которые он заслужил при жизни.

– Хвала Господу! – эхом откликнулась толпа.

– Но моя работа не закончена. Я продолжу крестовый поход, начатый Джексоном. Мы обязательно выиграем эту войну против грязи, которой оскверняют наши сердца и умы! Эта война не окончится, пока Америка не очистится от отбросов, заполонивших ее театры и книжные полки, пока ее музеи не освободятся от порнографии, именуемой сегодня искусством. Наша цель – превратить эту страну в идеал, которому будет следовать весь мир, в нацию, воспитывающую своих детей в чистоте и святости.

Разразился восторженный рев. Полиции с трудом удавалось сдерживать бушующую толпу. Ариэль Уайлд, явно выдохшуюся и находящуюся на грани срыва, увели под руки. Поклонники Уайлда сомкнулись защитным кольцом вокруг нее.

Крупным планом камера выхватывала заплаканные лица, горестные взгляды, губы, шепчущие молитвы. Скорбящие взялись за руки и запели в унисон гимн Джексона Уайлда «Вперед, солдаты Христа».

Тони Краудер выключил телевизор.

– Чертовы лицемеры. Если уж они так волнуются за нравственность своих детей, почему не сидят с ними дома и не учат их тому, что хорошо и что плохо, вместо того чтобы митинговать по поводу кончины святого? – Он вздохнул и спросил, кивнув в сторону телевизора: – Ты уверен, что хочешь ввязаться в эту историю, Кассиди?

– Абсолютно.

– Между нами говоря, это скорее всего будет напоминать цирк с тремя аренами, особенно когда полиция начнет задерживать подозреваемых.

– Число которых уже сейчас подходит к шестистам – всех, кто прошлой ночью находился в «Фэрмоне» и поблизости.

– Я бы быстренько сузил его до двоих – вдовы и пасынка.

– В моем списке они тоже лидируют, – усмехнулся Кассиди. – Так могу я считать, что дело числится за мной?

– Пока да.

– Ну же, Тони!

– Пока да, – громко повторил старикан. – Ты лезешь в пекло, а ведь будет еще горячее. Мне даже страшно подумать, что случится, если ты тронешь Ариэль Уайлд. Ее любят, обожают так же, как и мужа. Ты можешь спровоцировать грандиозные беспорядки, если вдруг случится так, что придется арестовывать ее за убийство.

– Да, придется побороться, я уверен. Но я готов к этому. – Кассиди вернулся к своему стулу и сел. – Я уже бывал в передрягах, Тони. Меня они не беспокоят.