Летом перед началом последнего года учебы в средней школе я прочла статью в Mademoiselle Magazine о правах женщин и их освобождении. Наступила эпоха 1970-х, и все изменилось. Я ходила в школу в драных джинсах и армейской куртке, сплошь облепленной протестными значками. Однажды я загнала бабушку в угол (она сидела на диване) и заявила, что не следует позволять дедушке «повелевать ею и эксплуатировать ее». Как же она не понимает, что он ее угнетает! Почему это она должна в основном готовить еду и мыть посуду? Почему она должна закручивать в стеклянные банки все эти овощи?
– Ведь мы делаем это вместе, – ответила бабушка.
Но я не сдавалась.
– Зачем тебе нужно постоянно ходить в салон красоты и принаряжаться? Дедушка же не тратит столько времени, стараясь быть красивым ради тебя. Почему ты всегда носишь юбки, платья, чулки и высокие каблуки?
Бабушка только улыбнулась. Выслушивая меня, она поигрывала своим жемчужным ожерельем, а потом попросила маму приготовить чай. Так она дала мне понять, что не хочет продолжать этот разговор, и тема была закрыта.
Такая реакция лишь прибавила ей таинственности в моих глазах, и я окончательно перестала понимать француженок.
Окончив колледж, я поехала во Францию. Мне был 21 год, и я думала: «Вот теперь-то уж точно до всего докопаюсь…» Я прошла собеседование в парижском ателье по дизайну одежды и неплохо написала диктант (это была британская компания, где все говорили по-английски). А потом уселась за компьютер, чтобы перепечатать свои заметки, и обнаружила, что европейская клавиатура отличается и от американской, и от английской: А и Q поменялись местами, кнопка Еnter оказалась на другом месте, а Z находилась там, где положено быть W! Но я не собиралась отступать и пошла на курсы французского языка в Alliance Francais. Потом сняла квартиру в мансарде на бульваре Сен-Мишель – вместе с Морин Риардон, девушкой из Англии, с которой мы познакомились на теплоходе, пока плыли из Дувра в Кале. Я влюбилась, потом разлюбила. Каждое утро я гуляла по Люксембургскому саду, коверкала французскую речь и по-прежнему оставалась во Франции посторонней, туристкой. К февралю в Париже стало холодно и дождливо. Я слегла с гриппом. У меня кончились деньги, мне пришлось приплясывать у дверей офиса American Express, дожидаясь, пока придет срочно высланный родителями денежный перевод.
А потом я уехала в Лондон, сбежав в уютную атмосферу английского языка.
Годы шли. Я не раз побывала во Франции, но сама эта страна, и в особенности француженки, по-прежнему были для меня загадкой. После смерти бабушки и мамы у меня осталось множество вопросов, касавшихся культуры, языка, истории, и самый главный из них – как сохранить хоть частичку наследия моих французских предков в такой большой стране, как США. А еще меня волновали многочисленные проблемы любви и брака. Да, и у мамы, и у бабушки была бурная и страстная семейная жизнь, но то, каким образом они ухитрялись постоянно восхищать своих мужей и оставаться в центре их внимания, было выше моего понимания. Я знала, что дело отнюдь не только в том, чтобы быть «милой» и давать своему мужчине именно то, чего он хочет. Больше того, во время похорон мамы мой отец поднялся и неожиданно спел в ее честь старую песню «Спасибо за воспоминания», где были такие слова: «Может быть, ты и выводила меня из себя, зато с тобой мне никогда не было скучно».