– Мечта студентки горного института. Правда, один недостаток у тебя все-таки есть.

– У меня?! Какой, Паша?!

– У тебя нет формы горного института.

– Да, конечно. Ты прав. Но сейчас ее нет ни у кого. Зато какую я курточку раздобыл, а? Правда, тоже с недостатком. Одной железной пуговицы на ней не хватает.

– Ошибаешься. Это и есть главное достоинство твоей курточки, – твердо сказал Пафнутьев и крепко пожал Худолею руку.

Войдя в самолет, Пафнутьев до упора откинул спинку своего кресла, тем более что место позади него было свободным, уселся поудобнее и закрыл глаза. Но заснуть ему не удалось.

Уже и самолет взлетел, и высоту набрал, а перед глазами Пафнутьева неотрывно стояло лицо Евдокии Ивановны, каким он видел его в своем кабинете. Тогда женщина негромко несколько раз повторила одни и те же слова: «Не мешайте мне, Павел Николаевич».

Сейчас взгляд Евдокии Ивановны был тверд и неотступен. Губы плотно сжаты. Она понимала, что не может он, не имеет права и возможности поступить так, как нужно и должно, как хочется и ему, и ей. Но эта женщина за десять лет ночных разговоров с мертвой дочкой приняла все решения и ни от одного не отступится.

Перед глазами следователя снова возник тяжелый молоток, чуть тронутый ржавчиной и ожидавший своего часа на подоконнике. Тут же Пафнутьев еще кое-что вспомнил. Когда он был в доме у Евдокии Ивановны, ему понадобилось выйти на кухню. Он хотел выпить холодной воды из-под крана, ополоснуть руки, просто выглянуть в окно.

Неожиданно Павел увидел на столе нож. Там больше ничего не было. Выскобленные, залитые солнцем доски стола и нож. Тяжелый, массивный, остро заточенный.

Такие бывают у ресторанных поваров. Ими можно одним взмахом вспороть свиную тушу, вскрыть брюхо большой рыбине, накрошить зелень.

Но на самом деле у этого ножа была пока та же функция, что и у молотка на подоконнике. Ожидание.

«Нравится?» – услышал Пафнутьев голос Евдокии Ивановны за спиной.

«Хорошая вещица, – ответил Павел. – Профессиональная. Но он не для этой кухни».

«А для какой?»

«Для кровавой», – чуть было не выскочили у Пафнутьева словечки.

Но Павел сдержался, даже рука дернулась, чтобы прикрыть рот и не выпустить эту преждевременную фразочку.

«Вот лежит он на этом столе, просторно ему, вольготно. У меня такое ощущение, что нож чего-то ждет».

«Правильное у вас понимание. Он и в самом деле ждет. Уже десять лет мается. Я им не пользуюсь, не для моей руки. Тяжеловат для меня. Из рессорной стали выковали ребята. Но я ухаживаю за ним, у нас дружба».

«А если не пользуетесь, то надо бы спрятать его от греха подальше».

«Для греха и держу, – произнесла Евдокия Ивановна странные слова. – И рука для него есть. Хорошая, сильная, надежная».

«Я смотрю, Евдокия Ивановна, что если пройтись по вашему дому, то можно повстречаться и с другими вещицами, которые тоже ждут своего часа». – Пафнутьев усмехнулся, пытаясь улыбкой смягчить тяжкое подозрение, вдруг возникшее в нем.

«Они дождутся». – Евдокия Ивановна не сочла нужным успокаивать Пафнутьева простыми и невинными словами.

«Может, познакомите?»

«Кого с кем?» – Этот вопрос женщины прозвучал неожиданно жестко.

Но Пафнутьев решил не отступать и пояснил:

«Меня с теми вашими вещицами, которые истомились в ожидании».

«Чуть попозже», – ответила женщина, спохватившись.

Взяв из рук Пафнутьева нож, она легонько, почти нежно провела по лезвию ладонью, как бы смахивая невидимые пылинки, оставленные чужими касаниями. Поиграв солнечными отражениями на ноже, Евдокия Ивановна опять положила его посередине стола, точно на то самое место, где он и был до того момента, как к нему прикоснулся Пафнутьев.