Он весь день спрашивает себя, влюблён ли он в девицу Фьорелли, и не может ответить на этот вопрос. Ему очень хотелось бы быть влюблённым, и он всё время вспоминает её голос и глаза, как языком машинально проводят по дырке в зубе. Ему хочется дописать сонет и преподнести его ей. К концу дня он вымотан, голова его пуста, он чувствует раздражение, но сонет дописан.

Рабочие расходятся, Джеронимо остаётся один среди разноцветного мрамора. Перед тем как уйти, он подходит к доске с Вакхом и Фавном и вдруг понимает со всей ясностью, что его сонет – полная ерунда. Свобода и лёгкость, с которой в тяжёлом мраморе вырезаны плавные, будто движущиеся фигуры, тёплые и соблазнительные, смеются над его тоскливыми вымученными строчками. И когда он выходит в оранжевый свет вечернего города, на него обрушивается тот самый, вчерашний, позавчерашний ритм. Он совсем другой, в нём нет никакой печали с тоской, а есть задор, лукавство, он танцевальный, рокочущий, и к нему нужны другие слова, там уже не может быть далеких дев с глазами, как у серны (что это вообще такое?), там скорее уж будут искриться лазурные волны и хохотать рыбачащие мальчишки, бить хвостами рыбы и, подоткнув юбки, плясать босоногие девки.