Так что на третью ночь скрип отдираемой от забора доски прозвучал как звон колокола.

С колотящимся сердцем я схватила свинцовую трубу и обогнула котлован. Я была в рабочем комбинезоне и хлопковой рубашке – ткань даже не шуршала при движении. Подметки на ботинках уже истончились от старости, что не шло на пользу ногам, зато позволяло подкрадываться как тень. Я приблизилась к человеку, скрючившемуся на корточках у края ямы.

Он зачерпнул горсть глины и разминал ее пальцами. Я подумывала заорать, чтобы прогнать его, но он был крупнее меня. В другой руке он держал не то трость, не то дубинку – в общем, что-то поувесистей моей трубы. Если я заору и побегу к нему, то могу и не успеть дать сдачи.

Я медленно переставляла ноги, один шаг за другим. Подойдя почти вплотную, я занесла трубу над головой. И задумалась, каково это – треснуть ею человека. Хватит ли мне ловкости, чтобы просто его оглушить? Сыщикам в дешевых романах всегда это удается. Но скорее я расколю ему череп, как яйцо. Живот свело, как будто я смотрю на акробатов.

Когда человек обернулся и посмотрел на меня, я по-прежнему стояла, занеся трубу над головой.

– Я бы предпочла не завершать день сотрясением мозга, – сказала она ровным, как натянутый канат, голосом.

Крепкий молодчик, которого я так испугалась, оказался женщиной, годящейся мне в матери, ее волосы были собраны в тугой и замысловатый узел.

– Вам не положено здесь находиться, – сказала я, пытаясь сдержать дрожь в голосе.

– Это еще как сказать. Давно вы тут работаете?

– Несколько ночей.

– Хм…

В этом хмыканье слышалось разочарование.

Вообще-то мне следовало ее прогнать. Но по какой-то причине, назовите ее судьбой, или скукой, или пагубным порывом, я продолжила разговор:

– Кажется, Макклоски, это управляющий, только начал нанимать ночных сторожей. Думаю, раньше он сам ночевал здесь в каптерке, чтобы подзаработать. Во всяком случае, так мне сказали ребята из утренней смены.

– Уже лучше, – объявила она.

Она медленно встала, опираясь на трость в левой руке. Высокая и крепкая, в клетчатом костюме, явно дорогом и сшитом на заказ, и в пальто до щиколоток – как у Блэкхарта Барта, когда он целится во врагов из засады.

– Это его каптерка? – спросила она, оглядывая деревянное строение неподалеку.

Я кивнула.

– Покажите мне ее.

К этому времени мы обе уже поняли, что никто никого бить не будет, и я решила: почему бы и нет? Может, потому, что иначе пришлось бы вызывать полицию, а я на дух не переношу людей с жетонами.

Я повела ее в стоящую в углу стройплощадки каптерку. Женщина шла чуть позади, опираясь на трость. Не сказать чтобы хромала, скорее слегка покачивалась. Я не очень разобралась, в чем дело, но трость была явно не для вида.

Макклоски называл эту хибару своим офисом, но даже курятники бывают сколочены крепче. Нам не разрешалось входить внутрь, да и дверь была заперта. Загадочная женщина вытащила что-то из внутреннего кармана пальто – тонкую изогнутую проволоку – и начала ковыряться в замке. Она повозилась с минуту, а потом я не выдержала.

– Нужно подцепить снизу, – сказала я.

– В каком смысле?

Я забрала у нее проволоку и за десять секунд справилась с замком. Я бы и с более сложным справилась с завязанными глазами. В буквальном смысле.

– Если собираетесь регулярно этим заниматься, найдите отмычки поприличней, – сказала я.

В последующие годы я видела ее улыбку примерно три десятка раз. Тогда она удостоила меня ею впервые.

– Буду иметь в виду, – отозвалась она.

Внутри халупа соответствовала внешнему виду. Грязная и кое-как сколоченная. Там стоял стол, сооруженный из пары ненужных досок, поставленных на козлы. На нем валялись бумаги. Еще были лампа и армейский телефон, который поставили сюда, чтобы Макклоски мог звонить, не бегая к таксофону. Остальное пространство занимали узкая койка и кипа грязных тряпок, при ближайшем рассмотрении оказавшаяся одеждой.