Последнюю милю они ехали в молчании, но думали об одном и том же. Майклу с его ироническим складом ума всегда казалось величайшей насмешкой судьбы, что такой осторожный во всех отношениях человек, как его покойный тесть, мог пасть жертвой столь странного ее выверта.

Во время пожара, загадочно начавшегося в картинной галерее его дома в Мейплдерхеме, Сомс Форсайт спас жизнь дочери ценой собственной, вытолкнув Флер из-под падающей картины и приняв на себя всю тяжесть ее. В этом поступке проявилась вся сила духа Сомса, его мужество, способность забыть о себе ради другого – качества, которые он и не подозревал в себе и которые если когда-то и выказал в прошлом, то всего лишь один раз.

То, что он, сперва раб Красоты, а затем ее жестокий господин, был в конце концов уничтожен Искусством, которому поклонялся всю жизнь, воспринималось Майклом главным образом как некий иронический замысел судьбы, непостижимый для него из-за недостаточного знакомства с форсайтскими летописями. Он знал, однако, что картина, нанесшая смертельный удар, была копией с полотна Гойи, которую Сомс заказал из-за сходства изображенной на ней женщины с Флер. Погибнуть от копии, чтобы спасти оригинал. Страховка, оправдавшая себя, но какой ценой!

Шофер сбавил ход, остановился и почтительно распахнул заднюю дверцу. Майкл помог Уинифрид выйти.

– Вот и приехали, – сказала она, выпрямляясь – от этого усилия дал себя почувствовать минутной болью прострел.

Они приехали на Хайгейтское кладбище, где было погребено Викторианство и его верные поборники Форсайты.

Майкл прочел надпись над коваными железными воротами:

– Да, Альберту чувства юмора было не занимать.

– Да уж, – кисло улыбнулась Уинифрид. – Подумать только, что Виктория так никогда и не догадалась, что писал он о другом мужчине.

Улыбнувшись неожиданной житейской мудрости своей тетки, Майкл предложил ей руку, и они вместе вошли в раскрытые ворота.

Когда в середине прошлого столетия мистер Гири основал Лондонскую кладбищенскую компанию, он достиг действительно вершины викторианского предпринимательства. Сделать из фактов, свидетельствующих о росте в прошлом веке числа сторонников секуляризации, вывод, что его сограждане охотно воспользуются возможностью за сумму в двести гиней и выше вкусить от своего бессмертия уже при жизни, было гениальным озарением, вполне заслуживавшим состояния, которое оно принесло. Таким образом, Хайгейтское кладбище стало бастионом ценностей крупной буржуазии. Без всякого сомнения, утверждали фамильные склепы из резного гранита, оповещали пухлые херувимы, молились печальные каменные ангелы, без всякого сомнения, всем тем, кто так хорошо представлен здесь в смерти, гарантировано лучшее из того, что может ожидать человека в загробной жизни.

И тут страховка! А может, бог богатства Мамона был в начале жизни страховым агентом? – подумал Майкл.

Промозглый холодный туман окутывал все вокруг, даже лучи утреннего солнца не могли пробиться сквозь него, хотя и играли весело на колоннах, статуях и горельефах. Поднимающаяся от земли холодная сырость проникала сквозь кожу ботинок – а может, это был холод смерти, таившийся в ней. Да нет, это просто ветерок, дувший с горы, открытой всем ветрам и не способной сохранять дневное тепло. Майкл повел лопаткой – той, что была дальше от Уинифрид, – стараясь унять дрожь.

Они подошли к форсайтскому склепу, находившемуся в Ливанском круге. Рядом, как часовой, стоял крепкий одинокий кедр. Редкие облака, похожие на заячьи хвостики, были рассеяны в быстро меняющемся небе. Массивное, прочное сооружение олицетворяло, казалось, саму сущность людей, чье имя носило. По мнению Майкла, больше всего оно было похоже на уже смонтированную стандартную пристройку к клубу для избранных. В некотором смысле так оно и было. К клубу, предъявлявшему своим членам только два требования: вечное членство и вступительный взнос, не подлежащий возврату. Высокое, безобразное, ни на какое другое не похожее, с меньшим, чем на других, количеством завитков и украшений, с одним-единственным каменным венком в самом центре фасада над строго выгравированными словами: «Семейный склеп Джолиона Форсайта. 1850 г.». При виде его Майкл невольно подумал, что должного восхищения перед этой семьей он до сих пор никогда не испытывал. Уважение, которое он чувствовал к своему тестю, должно было распространяться на всех ее членов, на всех предков. Создать такую семью на пустом месте – без высочайшей милости, без пожалованной земли, как это было с его собственной семьей, – только тяжелым трудом и усердием! Флер как-то говорила ему, что ранние Форсайты были мелкими фермерами-арендаторами. Неудивительно, что они, рожденные на земле, были сильны и выносливы. Проделать за два поколения путь от мелкого фермера до джентльмена! Неплохой урожай!