Плотная штора у дальней стены слегка колыхнулась. Родион бросился, как кот на канарейку, стремительно отдернул занавес и обнаружил еще одну дверь. Он попытался ее открыть – ничего не получилось, эта дверь была заперта так же прочно, как и первая. Но снизу тянул сквознячок. Не иначе – выходит на черную лестницу. Что любопытно: следы каменной крошки обнаружились и у этого порога.

Логика со здравым смыслом (то есть то, что мешает чиновнику делать карьеру) стали нашептывать: берись за дело, а страхи оставь нервным барышням. Для начала – тщательно осмотри кабинет. И Родион послушался тайных советчиков.

Господин Донской был скуп в домашних мелочах до крайности. Квартира была снята вместе с меблировкой, и ни одной безделушки, никаких личных вещичек, вроде трубки или записных книжек, не нашлось. Ничего, что помогло бы определить вкусы, интересы или занятия господина Донского. В такой недешевой квартире не оказалось даже завалящих драгоценностей вроде серебряного портсигара или золотых запонок. Или хозяин не имел привычки держать их в кабинете?

На пустом письменном столе – слой пыли. Лишь в глубине верхнего ящика нашлись смятые корешки от приходных ордеров известных петербургских банков: Сибирского, Первого коммерческого, Азовско-Донского и Частного. Судя по записям, Иван Иванович получил в каждом из них довольно солидные суммы. Причем вчера. Все вместе – на пятьдесят четыре тысячи. Цифра просто гигантская. Жалованье чиновника полиции за пятьдесят лет, не меньше. Как видно, господин Донской был не стеснен в средствах.

Но зачем такая куча денег сразу? От статуи откупаться? Так ведь каменный истукан равнодушен к земным богатствам. Или пару домов на Невском проспекте захотелось купить? Еще и на пароходик останется. Если деньги ему выдали сторублевками, «кирпичик» получился солидный, размером со среднее полено. В карман не запихнешь. Но в кабинете денег не нашлось.

Появление в гостиной чиновника полиции, хоть и юного, камердинер встретил резвым подскоком, изъявив всю преданность, на какую был способен.

– Что с Иваном Ивановичем? – спросил он, будто сидел у постели умирающего родственника и теперь ждал окончательный диагноз врача в тайной надежде на чудо или наследство. Но в ответ получил строгий вопрос:

– В котором часу ушли из дома?

– После девяти, – вежливо напомнил Лопарев.

– Прошу точнее.

– Быть может, без четверти десять или что-то вроде того.

– Когда вернулись в квартиру?

– Около полуночи.

– Где провели время?

– В «Мадриде», чтобы далеко не ходить. Трактир закрывался, я и вернулся. А почему вы задаете такие странные вопросы, господин полицейский? Что с господином Донским, ответьте же, наконец…

Но мольбу Ванзаров пропустил мимо ушей.

– Когда вернулись, свет в окнах кабинета горел?

– Позвольте… Дайте вспомнить… В прихожей свет горел, да и в других комнатах, как я оставил. Наверняка и в кабинете горел.

– Слышали оттуда какой-то шум или удары?

– Да как же я мог слышать, когда меня здесь не было! – искренно поразился камердинер.

– В вашем присутствии шум был?

– Какой шум! Иван Иванович по кабинету гуляли-с и о чем-то размышляли-с. Мне даже рукой не махнули-с. Я сам входную дверь запер.

– А после вашего возвращения?

– Нет, тихо было.

– И вас не удивило, что из кабинета не раздается смех или звон бокалов?

Лопарев всем видом выказал глубокое удивление:

– С чего мне беспокоиться?

– Может, постояли у двери, послушали. Дело обычное…

– Не имею таких привычек, господин Ванзаров…

– Не стоит обижаться, Василий Николаевич, я должен был об этом спросить. Объясните: если в квартире было тихо, как вы поняли, что Иван Иванович дома?