Из-за дерева вышел изможденный мужчина. Лицо в кровоподтеках. Кожаная куртка замазана кровью.

– Откуда? Кто? – Он подошел ближе.

– С погранзаставы, – ответил я.

– Красной?

– Да.

– Опусти руки, – мужчина облегченно вздохнул.

Я заметил, что наган он держит в левой руке.

– Комиссар Ижев, – он протянул мне руку с наганом.

Я пожал запястье.

– Уж и не думал наших встретить. Побег – это еще не спасенье.

– А откуда вы бежали?

– Из белой контрразведки, со станции Максатихи.

– Максатихи?! – Название станции показалось мне чертовски знакомым.

– Да. Там у белых временный штаб. Какой-то шальной снаряд попал прямо в состав с боеприпасами. От станции одни рельсы покореженные остались. На соседних путях ихний санитарный стоял, так, наверно, с полчаса после взрыва по ветру бинтики кружились. Здорово их бомбануло!

– Это в четверг было?

– Да, – кивнул комиссар. – Суматоха сразу поднялась. Половина беляков сразу в лес драпанула – подумали, что наши наступают. Мы в подвале сидели. Вдруг дверь открывается и юнкеришка кричит: «Бы стрее в лес уходите! Скажете, что Несмогов вам спастись помог!» Я бы этого юнкеришку на месте прихлопнул! Но сначала капитана б ихнего. Вот сволочь из сволочей!

Неожиданно комиссар сцепил зубы и прижал руку с наганом к правому предплечью.

– Вы ранены?

– У-гу… Наши далеко?

– Не очень.

– Дорогу знаешь?

– Конечно.

– Пошли.

Мы шли медленно. Комиссар то и дело останавливался, оглядывался назад, прислушивался.

– Здесь никого нет! – успокоил его я.

– Нельзя терять классовое чутье и бдительность!

Вдруг он остановился, сошел с тропинки и лег за кустом орешника.

– Живо сюда! – выпалил он скороговоркой.

Я прижался к земле рядом с комиссаром. Было тихо, только ветки потрескивали на ветру.

– Никого же нет? – прошептал я.

– Никого?! – Он ехидно скривил губы.

Я напряг слух. С левой стороны действительно надвигался какой-то невнятный шум. Потом раздалось ржание коней.

Где-то недалеко запели песню. Несколько зычных глоток. Пели они не под шаг.

– Казаки! – шепнул комиссар.

Комиссар ловил языком травинку, щекотавшую ему нос. Он смотрел на нее с такой ненавистью, словно в этой травинке видел всех своих прошлых и будущих врагов. А казаки задиристо продолжали.

Комиссару наконец удалось поймать ртом травинку. Он подтянул ее языком к зубам, потом прикусил ее и чуть-чуть приподнял голову. Травинка натянулась, как струна, но не отрывалась. Тогда он еще выше приподнял голову. По травинке на землю сбежала капелька крови. Ижев дотронулся пальцем до рта. Палец был в крови. Травинка резанула нижнюю губу по самой середке. Комиссар чертыхнулся, сплюнул кровью. Отпущенная травинка, обмякшая и вялая, легла на землю. А песня еще продолжалась, но теперь она не приближалась, а уже отдалялась от того места, где мы прятались.

Песня затихла. Казаки пересекли наш путь где-то метрах в пятидесяти от нас, но из-за густого кустарника и деревьев мы их не увидели. Только конское ржание, песня и топот копыт.

– У, гады! – прохрипел комиссар, сжимая наган. – Будь они поближе, попели бы у меня на том свете! Штук пять бы уложил, а там уже и погибать не жаль!

– Бессмысленно, – сказал я негромко. – Мы правильно сделали. Лучше сейчас их отпустить, а потом, когда нас будет больше, разбить их наголову.