Я плохо помню, как мы провели следующий час. Кажется, она собирала фигурки из бумаги, пытаясь доказать, что она «не все наврала». Как будто бумажная ящерица отменяла ее уверенный тон и фразы без пауз. «Алло, мамуля! Я на секундочку забежала к Наташке!»

Еще она снова восторгалась моими штуками, особенно коллекцией мягких игрушек. Серёня дружил с художницей, которая делала мягких зайцев с большими серьезными глазами и нестрашных зеленых и фиолетовых монстриков, и на каждый праздник я получала нового «друга». Я иногда проваливалась в дрему, а иногда выплывала и что-то отвечала ей. Кажется, диктовала какие-то цифры. То ли дату рождения, то ли номер телефона своего. Что-то ей там нужно было от меня, и я сдалась, лишь бы отвязалась. Помню точно, что не имя свое.

В девять утра слова у меня кончились, мысли тоже, веки были как намагниченные, так что я просто молча встала и вышла в прихожую. Там посмотрела на себя в зеркало. «Зеленая, как щавель», – сказала бы про меня мама. А Лиля застряла в комнате. Я вставила в дверь ключ и провернула намеренно резко, с грохотом, чтобы девочка поняла намек. Лили по-прежнему не было, зато засветилась щель между баби-Клавиной дверью и полом.

– Ну, ты скоро? – раздраженно спросила я. – Ошибки, что ли, в мемах ищешь?

– Простите…

Она появилась в прихожей, шмыгнула носом, сделала бровки домиком.

– Эти штучки оставь для мамы, – предупредила я. – Мне на работу к двенадцати.

Лиля кивнула, вышла из квартиры, обернулась и помахала рукой, но я вышла за ней.

– Иди.

– Да я дойду, тут всего два этажа.

Я прикрыла глаза, склонила голову набок и скрестила руки на груди. Когда послышались ее легкие шаги, я открыла глаза, а когда услышала: «Ну наконец-то! Лиль, ну ты соображаешь, в школу пора», то, не дослушав, вернулась и хлопнула дверью.

У себя в комнате, растянувшись на кровати, я увидела, что сделала Лилька, – прицепила всех зверей, которых подарил мне Серёня, к бортику моей кровати: кого-то – за передние лапы, кого-то за шею. Но теперь они все таращились на меня, словно видели в первый раз. Я фыркнула, и мне вдруг стало уютно, как дома у мамы. Я натянула одеяло до самого носа и отрубилась.

Меня разбудил грохот кастрюль. Судя по запаху, баба Клава уже занялась своим мелким бизнесом. Я представила, как вхожу в кухню, а она следит за мной водянистыми, цвета сыворотки, глазами, а в кислом воздухе висит вопрос: «Возьми творожку-то хоть грамм сто, помоги старухе, а?»

Я открыла глаза и на секунду увидела квартиру Серёни, которую он снимал в центре, залитую светом, с книжным шкафом, где однажды я нашла «Карлсона…», сдула пыль и читала, читала, читала всю ночь. Смеялась. Вспомнила его квартирную хозяйку, в платке с надписью «Венеция» и в пальто какого-то скромного цвета. Она всегда приходила по звонку и очень долго извинялась за что-то, прежде чем взять у Серёни деньги. Потом вспомнила Серёнины руки и его мокрую от моих слёз куртку и заплакала.

Звери глазели на меня, но от душевной боли по телику рекламируют успокоительное, а не вытаращенные глаза и мягкие лапы зайцев и монстриков.

В нашем районе много разных мест, где можно потусоваться: есть и боулинг, есть и рестораны на любой вкус – и с японской кухней, и с итальянской. Есть и кафешки: попроще – на фуд-корте торгового центра, покрасивее – рядом с тем же центром. Но я считаю, что самый лучший кофе в нашем районе варят за скромной стеклянной дверью заведения, расположенного между аптекой и сберкассой. Наверное, я так думаю потому, что пять дней в неделю этот кофе варю там я.