… Танечка Грибова позвала меня с улицы и я вышел на балкон. Жарища была, как всегда в апреле, когда ветер дует с пустыни – открываешь балконную дверь, а из нее пышет, будто из духовки.

– Привет! – она махнула мне рукой.

Как и у всех детей в «русском доме» – типовой пятиэтажке в четыре подъезда, кожа у нее была цвета военного шоколада, который отец приносил со службы. Этот шоколад я любил – не лакомство, не для девчонок. Настоящий военный паек, грубым куском, а не плиткой, завернутый в толстую мятую фольгу. На Танечке из одежды были лишь трусики, панама и сандалеты, как и у всех ребят – в такую жару просто невозможно было надеть еще что-то.

– Привет! – Я облокотился о раскаленную полоску перил, но тут же одернул локти. – А где Лешка и Ксюша?

– Их доктор застукал с Фазилькой и Ахматом, прописал гору митаминок и посадил под домашний арест. Ты выйдешь?

– Да.

Первый этаж – не высоко. Я надел шорты, чтоб с карманами, сандалеты, кепку, всю в полумесяцах, перемахнул через перила и спрыгнул в сухую траву.

– Погнали на водокачку? – спросил я Танечку.

– Давай. Еще дядя Ясель скоро привезет вату. У тебя есть денежки?

Я с гордостью вынул из кармана пять желтых монеток с угловатыми орлами и арабской вязью по окружности.

– Ого… – уважительно сощурилась Танечка. – Давай купим, а потом на водокачку.

– Давай. – мне было жалко, но мама говорила, что о девочках надо заботиться.

Мы оббежали дом и вышли во двор, куда выводили подъезды всех трех «наших» пятиэтажек. Там, как обычно, ходили козы, оставляя в пыли черный горошек какашек. Они копались мордами среди мятых картонных коробок и отмахивались хвостами от мух, но те их все равно донимали и козы жалобно блеяли. Дядю Яселя как всегда было слышно издалека, потому что он звенел в колокольчик, когда вез свою тачку со сладкой ватой и ледяной «Кока-колой» в стеклянных бутылочках с талией.

Мы рванули через двор, на ходу выкрикивая:

– Дядя Ясик привез свой тарантасик!

Правда слушать было некому – пойманные за игрой с арабчатами друзья, томились в прохладных застенках квартир, а у остальной мелюзги не было денег на вату.

Дядя Ясель вкатил тележку во двор и стал громче прежнего названивать в свой колокольчик. Мы подбежали, даже на такой короткой дистанции обливаясь потом.

– Маркаба, валад! – поздоровался дядя Ясель.

– Маркаба. – ответил я, подыскивая подходящие слова на арабском. – Мэ уа самат.

И пальцами показал «два».

Дядя Ясель понял – он почти всегда понимал, что говорят дети. Откупорил две бутылочки «Кока-колы» и дал два пакетика голубой ваты. Я протянул все деньги, забрал покупки и отдал Танечке ее долю сладости и прохлады.

– Фулюз. – напомнил дядя Ясель и протянул сдачу.

– Шукран! – хором поблагодарили мы и направились к водокачке.

Там можно было купаться. Не всегда, конечно, только когда дежурил старый немой араб – он давал детям плескаться в отстойнике.

– Ты знаешь, кто там сегодня? – спросил я у Танечки.

– Нет. – пожала она плечами и развернула сахарную вату с вплавленными в нее голубыми горошинками.

Мы дошли до края двора, наслаждаясь тающей во рту карамелью и пузырящейся влагой. Дальше ходить было нельзя, это был наш свой, специальный край Ойкумены. Только для нас – семилетних жителей «русских домов». Невидимая, но явственная граница. Зато в обратную сторону можно было заходить гораздо дальше, за дорогу, за дальний дом и даже доходить до небольшой пальмовой рощицы. Оттуда было видно «наши» дома и слышно, если мама позовет к обеду. Еще дальше была пустыня.

Но на самом деле мы всегда заходили за край. Каждый день. Главное было не попасть на глаза доктору. В этом и был главный смысл всех наших прогулок – зайти за край и найти там что-нибудь новое. Мир за краем был невероятно огромен, не понятен и сильно отличался от всего, что говорили родители. В нем не было красных стен Кремля, Первомая, дедушки Ленина и грозного Министра Обороны, который то и дело высылал из Советского Союза приказы, из-за которых отца почти не бывало дома.