– По закону сохранения всего на свете, – сказал Егор, – если такая штука вздулась здесь, то и там, в зазеркалье, тоже должна образоваться грыжа.

– Пожалуй. Но оставим изучение этой гипотезы будущим следопытам, – решил Тарарам. Он уже спустился с балкона и теперь стоял возле белой черты на полу, задрав к потолку голову. – А нам с тобой осталось совершить последнее усилие, и на сегодня хватит.

– О чём ты? – насторожился Егор.

– Тут есть стремянка. Надо на неё залезть и… омыться. Ну то есть пройти через этот душ. Прыгнуть сквозь него, что ли. Я бы ещё тогда это сделал, когда эту штуку в первый раз обнаружил, но в таком деле для объективного свидетельства нужен сторонний наблюдатель.

– Ладно, – чувствуя недоброе, поспешил застолбить роль Егор, – готов засвидетельствовать.

– Раз уж мы вместе исследуем явление, – проявил несказанную щедрость Рома, – надо, чтобы и на твою долю что-то досталось.

– То есть ты хочешь проманипулировать мной и отправить в разведку как наименее ценного члена экипажа?

Тарарам посмотрел на Егора с обидой – непонятно, мнимой или непритворной.

– Какой ты всё же неприятный человек – сразу раскусил мой коварный умысел. Не знаю, право… А ты, оказывается, деляга, жук. Хорошо, бросим жребий, так будет по-честному. – Тарарам полез в карман и достал рублёвую монету. – Орёл – под душ становлюсь я, решка – ты.

Почему-то Егор не сомневался, что выпадет решка. Так и вышло.

– Судьба благоволит к тебе, дружок, – улыбнулся Тарарам, – самое время проявить решимость, – и скрылся в боковой двери под балконом.

Через минуту он уже устанавливал возле меловой черты высокую деревянную стремянку с обтрёпанной верёвочной стяжкой.

На этот раз Егор отчего-то не испытывал тревоги перед неизвестным – в конце концов, он уже давал лизать этому зелёному языку свою ладонь – внутри него царило воодушевление, волнующая готовность ступить за грань, поскольку он ясно чувствовал, что сердце его доверено могучей и бестрепетной руке, и всё зависит лишь от этой руки, способной одним ничтожным усилием превратить сердце в раздавленный ошмёток гладкой мышцы, а от него, Егора, не зависит уже ничего. Определённо это было новое для Егора состояние. Однако воля властвовавшей над ним силы была милостива – Егор чувствовал это каждой светящейся корпускулой своего существа. Его вёл добрый ангел, добрый и знающий путь. Поднявшись по стремянке метра на два, Егор примерился, нашёл устойчивое положение и прыгнул в пустоту над белой чертой, как прыгает цирковой зверь с тумбы в охваченное пламенем кольцо.

Тарарам, державший шаткую стремянку, пока Егор сигал с неё в невидимую текучую завесу, отпустил лестницу и поспешил к товарищу, застывшему на полу в какой-то обезьяньей позе – присев и опершись в пол руками. Так замирает спринтер на низком старте.

– Ну? – нетерпеливо тронул он Егора за плечо.

Тот поднял лицо, озарённое счастливой, но при этом какой-то чрезмерной улыбкой. Тарарам заметил, как изменился взгляд Егора – это был взгляд свободного человека, никогда не попадавшего в рабство к обстоятельствам. Егор посмотрел на Рому так, как смотрят на старого друга после долгой разлуки – новыми глазами, отмечая перемены и вместе с тем наслаждаясь радостью узнавания. Потом, не меняя выражения, Егор поднялся на ноги и обвёл взглядом чёрный зал. Затем отступил назад, закинул голову и, не щурясь, долго глядел прямо в яркую лампу софита. «Дельфинизм… – пронеслось в мозгу Тарарама. – Люди-дельфины свободно смотрят на солнце, умеют без слов обмениваться сплетнями, способны на сверхчувствительность и могут пережить ядерную катастрофу…» Только он подумал так, как Егор вновь обернулся к Роме и, рассыпая свет своим новым, точно набравшим от светильника люменов, взором, бросился к нему с объятьями: