На этот раз милиционеры были откровенно раздражены. Рыночных вьюнов они недолюбливали и при встрече всякий раз говорили им с имперским цинизмом: «Здорово, чёрные», – поэтому в «уазик» заталкивали артиллериста подчёркнуто корректно. Однако прежде чем захлопнуть дверь задка, усатый старшина не удержался и в сердцах всё же засветил стрелку табельной резиновой дурой по рёбрам.

Между тем, отделённый от этих событий непрозреваемым пространством сада и двух городских кварталов, парень уже отвёл девушку в сторону от городошной площадки, обнял её и, сдув с девичьего лица сбившуюся русую прядку, поймал губами её губы. Девушка не сопротивлялась. Липа над ними, сверкая и лоснясь яркой зеленью, имела такой вид, будто её только что выдумали.

Когда поступило сообщение о следующем происшествии (на этот раз – две голые девицы с одним далматинцем на поводке), факт вероломного заговора уже не вызывал сомнения ни в сержантском, ни в старшинском, ни в офицерском звене. Участок охватила лёгкая паника, и начальник отдела поспешил доложить о сложившейся оперативной обстановке в главк.

– Что за хрень, подполковник?! – дала раздражённую отповедь трубка. – Одни бандитов ловят, а другие сопли глотают, булки мнут и лапки воробьям выкручивают! Это что за стриптиз, понимаешь?! У вас там Африка, чтобы голыми гулять?! Развели бордель! Дефиле беспорточное! Наведи порядок, подполковник, и чтоб я больше о твоих голожопых не слышал!

Начальник отдела отпрянул от трубки, как от брызнувшей крови. С этой минуты он стал смотреть на поразившую его участок заразу сквозь сжатые зубы, словно злой подросток. Спустившись из кабинета в приёмную часть, он так надвинул нарушителю в фуражке околыш на уши, что те, распухнув и налившись пунцовым соком, вяло обвисли у мерзавца по бокам лица. Однако это был всего лишь жест отчаяния – подполковник выпускал пар. «Был бы дубом, – грустно подумал начальник отдела, уже сожалея о рукоприкладстве, – спал бы сладко, жил бы долго, был бы крепким…» Он знал, что от стыдных воспоминаний люди начинают разговаривать сами с собой вслух, и не хотел на старости лет прослыть олухом. Тем не менее защита пошатнувшихся устоев определённо требовала твёрдой руки.

Подчинённым был отдан приказ действовать жёстко – давить крамолу, как вошь на гребешке… Но что они могли поделать? Голые продолжали неумолимо идти по улице Марата, как майская корюшка идёт Невой на икромёт. Работа 28-го отдела милиции была парализована настолько, что в четырнадцать часов двадцать семь минут одиннадцатый по счёту негодяй, шею которого украшала трудоёмко накрученная арафатка, дошёл до Семёновского плаца беспрепятственно. После этого парад голых разом прекратился, а к участку подъехал микроавтобус со съёмочной бригадой новостей канала «100 ТВ» и старенькая «мерседес», в багажнике которой лежали две сумки, туго набитые одеждой задержанных.

Обрадовавшись долгожданному (казалось, это никогда уже не кончится) завершению кошмара, подполковник не стал вдаваться в детали идейного содержания акции, о котором бойко вещала в микрофон бесстыжая молодёжь, – под прицелом телекамеры он велел выписать всем смутьянам предупреждение об административном правонарушении и гнать из участка в три шеи, поганой метлой, на все четыре стороны… Что и было прилежно подчинёнными исполнено.

Вечером того же дня, приятно нагруженный впечатлениями от накрашенных холстов, городошного турнира и зоологически подкованной девушки (её звали Настя), чей язык во время затяжного поцелуя шуровал у него во рту, как язык муравьеда в термитнике, парень (его звали Егор) смотрел по телевизору в новостной программе репортаж об эксцентричной гражданской акции в защиту Семёновского плаца от грозящей ему уплотнительной застройки. Показали задержанных милицией голых людей, говорящих отважные речи (поскольку оператор был мужчиной, в кадре по преимуществу мелькали голые девицы с далматинцем), после чего последовал пространный комментарий гладко причёсанной телекорреспондентши.