– Да, – соглашается Леви. – Можешь забрать эту квартиру себе навсегда.

– Я уже перевезла свой симулятор. Теперь его слишком сложно будет вытащить оттуда. Он еле прошел в проем. Рабочим пришлось снимать дверь, а потом ставить ее обратно. Но когда-нибудь я куплю себе другую квартиру, это…

– Живи там, сколько хочешь. Она твоя. Ты наша семья.

Я киваю, потому что мне не хватит всех слов, чтобы выразить свою благодарность за их постоянную заботу и беспокойство обо мне.

Оливия подбегает к Лиаму и забирается к нему на колени. Марк тоже требует его внимания и просится на руки. Он сажает детей на разные колени, пока те рассматривают его телефон и часы.

Когда Оливия открывает раскраску на телефоне Лиама и начинает выбирать цвета, Марк кричит:

– Красный! Красный!

– Ты научился выговаривать «р»! – искренне восторгаюсь и улыбаюсь я.

– Три месяца назад. Ты бы знала это, если бы чаще возвращалась домой и думала хоть о ком-нибудь, кроме себя, – резко вклинивается Лиам.

– Это не твое дело. – Я говорю смертельно спокойным тоном, однако теряю терпение. – Но можешь выписать себе какую-нибудь премию за наблюдательность.

– Не стоит. Ведь я не болею неизлечимым хроническим эгоизмом, как ты. – Он бросает эти слова так, как если бы говорил о том, что трава зеленая, а небо голубое. – Это наследственное? – Лиам грациозно разрезает стейк по всем канонам этикета, плавно погружая нож в мясо. – Кажется, твой отец страдает тем же.

Он испуганно замирает, но эти слова уже не удержать и не спрятать. Они бьют больно и сильно. Я отшатываюсь так, что ножки стула скрипят по полу. Лиам прав. Так чертовски прав, что я даже не могу на него злиться. Ведь такое ощущение, что мне всегда было плевать на то, что я могу обидеть других своей реакцией на их привязанность. Что острые слова, сказанные под влиянием неконтролируемых эмоций, могут ранить.

Я не защищала сестру, когда ее обижал папа.

Не навещала родителей. Вдруг у им тоже нужна моя помощь?

Не знала многих моментов из жизни племянников и сестры.

Я отвратительное ядовитое растение, которое отравляет все вокруг. Включая себя саму. Шрамы на бедре начинают гореть, и мне хочется почесать их. Желательно чем-то острым.

– Лиам! – рявкает Леви и ударяет по столу.

Тишина окутывает столовую, как густой, тяжелый туман.

А затем слышится тонкий голос Оливии, пробирающийся сквозь мою микропанику:

– Почему тетя Рора плачет?

Я прикасаюсь к щеке. Боже, я не из тех, кто плачет. Но сейчас мокрая щека свидетельствует о другом.

– Извините. – Я встаю из-за стола и иду к лестнице на второй этаж, чтобы собраться с мыслями.

– Потому что я мудак, – доносится за моей спиной.

– Мудак.

– Мудак.

– Мудак.

Дети по очереди повторяют это слово, как попугаи.

– Папа вчера сказал это слово, но попросил не говорить маме, – докладывает Оливия.

– Смысл в том, что это не надо говорить, Оливия, – ворчит Леви.

Я прислоняюсь к стене в коридоре на втором этаже, пытаясь сдержать непонятную истерику, но все еще слышу разговоры.

– Сядь на свое чертово место, Лиам. Достаточно! – ругается Аннабель.

– Мама сказала плохое слово, она должна папе денег.

– Я поговорю с ней, – не сдается Лиам.

– Просто оставь ее! Забудь и живи дальше. Вы изводите себя и всех вокруг.

– Именно это ты и сделала с Леви? Забыла? Жила дальше? – выплевывает в гневе Лиам.

Они ругаются из-за меня, а Лиам и Анна никогда не ссорятся. Я закрываю рот ладонью, чтобы сдержать всхлип. Мне не стоило приезжать. Из-за меня все идет крахом.

– Еще одно слово в таком тоне, Лиам, и я проткну тебя вилкой. – Тон Леви мог бы отправить кого-то в могилу.