Рассмотрим теперь несколько подробнее отдельные чувства.

Зрение есть чувство того физического идеального, которое мы называем светом. О нем мы можем сказать, что оно есть как бы ставшее физическим пространство. Ибо свет, как и пространство, есть нечто нераздельное, нечто неомраченно идеальное, протяженность, абсолютно чуждая всякого определения, без всякой рефлексии в самое себя, – и постольку нечто не имеющее никакой внутренней природы. Свет обнаруживает другое, – это обнаружение составляет его сущность, – но в себе самом он есть абстрактное тождество с собой, есть выступающая в пределах самой природы противоположность внеположности природы, следовательно, имматериальная материя. Именно поэтому свет не оказывает никакого сопротивления, не имеет в себе никакого предела, неограниченно простирается по всем направлениям, является абсолютно легким, невесомым. Только с этой идеальной стихией и с ее омрачением посредством тьмы, т. е. посредством цвета, и имеет дело зрение. Цвет есть увиденное, свет же – средство видения. Напротив, с собственно материальным в телесности мы еще не имеем дела при зрении. Предметы, которые мы видим, могут поэтому находиться далеко от нас. Мы относимся при этом к вещам только как бы теоретически, но еще не практически, ибо в акте зрения мы оставляем их как нечто сущее в состоянии покоя и устанавливаем отношение только к их идеальной стороне. Вследствие этой независимости зрения от собственно телесности его можно назвать благороднейшим из чувств. С другой стороны, зрение есть весьма несовершенное чувство, ибо через его посредство тело становится нам непосредственно доступным не в качестве пространственной тотальности, не как тело, но всегда только непосредственно как плоскость, только по двум измерениям ширины и высоты, и мы только потому оказываемся в состоянии видеть тело во всем его целостном облике, что становимся по отношению к нему на разные точки зрения, рассматривая его последовательно по всем его измерениям. Первоначально, – как это мы можем наблюдать у детей, – и самые отдаленные и самые близкие предметы кажутся глазу расположенными на одной и той же плоскости именно потому, что он не видит глубины непосредственно. Только поскольку мы замечаем, что воспринятой посредством осязания глубине соответствует темное, тень, – мы приходим к тому, что там, где нам становится видимой тень, нам кажется видимой и глубина. С этим связано и то, что меру отдаленности от нас тел мы воспринимаем не непосредственно при помощи зрения, но можем устанавливать ее только путем умозаключения, исходя из того, что предметы кажутся нам большими или меньшими.

Зрению как чувству идеальности, чуждой всякого отношения к внутреннему, противоположен слух как чувство чистой внутренности телесного. Как зрение относится к ставшему физическим пространству, к свету, так слух относится к ставшему физическим времени, к звуку. Ибо звук есть полагание телесности во времени, движение, колебание тела в себе самом – дрожание, механическое сотрясение, при котором тело, не будучи вынужденным изменить свое относительное положение как целое, тело приводит в движение только свои части, полагает во времени свою внутреннюю пространственность, снимает, следовательно, свое равнодушное внеположное бытие и посредством этого снятия заставляет выступить на первый план свою чистую внутренность, непосредственно, однако, восстанавливая себя при этом из того поверхностного изменения, которое оно испытывало вследствие механического сотрясения. Но та среда, через которую звук доходит до нашего слуха, не есть только стихия воздуха, но в еще большей мере находящаяся между нами и звучащим телом конкретная телесность, например земля. Так, прикладывая ухо к земле, удавалось иногда услышать канонаду, чего нельзя было достичь через одно только посредство воздуха.