— И какой из домов мой? — как бы ни кичился своей смелостью и ни старался замечать только хорошее, голос сипит при виде захудалой деревушки с покосившимися и почерневшими от времени домами.

— Погоди! Сейчас соображу! — Румянцева с важным выражением лица вглядывается в даль, пытаясь среди однотипных избушек отыскать мою.

— В прошлый раз мы спустились по тропинке и свернули налево. Или направо? Нет, точно, налево! — бормочет Аня, вороша воспоминания, а потом берёт меня за руку. — Твой дом во-он у той берёзы. Идём!

Наверно, я просто представлял свою жизнь иначе. Там, в больнице, пока ещё не знал, кто я и откуда, я много фантазировал. Но все мои мечты вдребезги разлетелись от столкновения с суровой действительностью. Я могу сколько угодно притворятся пчелой, но что делать, если по воле судьбы родился мухой?

— Илюш, — девчонка дёргает за руку, хрупкими пальчиками сжимая мою ладонь всё сильнее. — Если хочешь, уедем! Только скажи, ладно?

Киваю. Уехать? Навсегда и никогда не возвращаться, перелистнуть страницу и жить дальше, — единственное, что приходит в голову. Но я обязан всё вспомнить. Да и в сердце неприятно щемит от жалости к бабке, которая в этой дыре осталась совсем одна.

Не проронив ни слова, мы подходим к ветхой калитке. За ней — деревянная избушка с небольшими окнами, наглухо задёрнутыми шторами. Маленький палисадник безобразно зарос травой: ни цветов, ни намёка на уют. Да и вообще всё вокруг неухоженное, какое-то заброшенное, словно нежилое. Какого чёрта, спрашивается, я здесь делал все эти годы? На гармошке играл? Становится не на шутку стыдно перед Пуговицей за самого себя. Ну правда, я мужик или кто? Забор поправить, калитку ржавую покрасить – большого ума не надо…

Пока краснею как девочка, Аня ловко поворачивает засов, подбегает к окну и бойко стучит:

— Клавдия Ивановна, вы дома?

Но в ответ тишина. Лишь комариный писк да шум ветра.

— Клавдия Ивановна! — голос девчонки волнительно дрожит. — Это я, Аня. Я привезла вашего внука.

И снова безуспешно.

— Может, по грибы ушла, — неуверенно оглядывается по сторонам Румянцева и отходит обратно к калитке. — Подождём?

— Подождём, — продолжаю с досадой осматривать владения, а потом беру Аньку под локоть и тащу к крыльцу. — Только внутри. В конце концов, это и мой дом тоже.

Да, гнилой, неухоженный, бедный, но разве не я, здоровый лоб, в ответе за всю эту разруху?

Дверь не заперта. По скрипучим половицам медленно бредём через сени. Вокруг темно и пахнет сыростью. Чтобы попасть внутрь дома, приходится изрядно наклониться: так низко расположен косяк. Впрочем, убранство избы, мало чем отличаясь от сеней, лишь прибавляет отчаяния.

Вокруг беспорядок: узкие подоконники усыпаны трупами мух, на столе навалена немытая посуда, пол настолько грязный, что хоть сейчас картошку сажай — земли хватит! А ещё запах. Сладковатый, даже приторный, с тошнотворными нотками чего-то скисшего или забродившего. Но самое страшное: всё это видит Анька…

Вон, стоит вся побелевшая, испуганно смотрит в одну точку и почти не дышит.

— Прости, — шепчу сдавленно. Меня не столько тошнит от беспорядка, сколько от самого себя! Неудивительно, что бабка за мной не приехала. На черта ей такой лоботряс-бездельник, как я?

— Давай уйдём, — предлагаю, отчаянно сжимая девичью ладонь в своей. — Я провожу тебя до остановки, а сам вернусь — помогу старушке здесь всё убрать.

Но Анюта настолько шокирована увиденным, что продолжает молчать, лишь изредка хватая раскрытым ртом зловонный воздух.

— Ты права! Это всё ужасно! — подхожу к окну и распахиваю шторы, впуская в дом солнечный свет. А затем открываю форточки, чтобы устроить сквозняк. — Поверь, я ни в коем разе не снимаю с себя ответственности. Это моя вина́, что дом пришёл в такой упадок. Не молчи, прошу!