– Она, наверно, была совсем девчонкой.

– Ей сейчас тридцать четыре.

– Когда она вышла за Эшли?

– Во время войны. Когда ее возлюбленный откинулся от дизентерии.

– Ты говоришь таким тоном.

– Извини. Я не нарочно. Просто пытаюсь изложить тебе факты.

– Я не верю, что она выйдет за кого-то без любви.

– Что ж, – сказал я, – дважды выходила.

– Я этому не верю.

– Что ж, – сказал я, – не задавай дурацкие вопросы, если тебе не нравятся ответы.

– Я тебя не об этом спрашивал.

– Ты спросил, что мне известно о Бретт Эшли.

– Я не просил оскорблять ее.

– Иди ты к черту!

Он встал из-за стола с побелевшим от злости лицом и стоял весь белый и злой над тарелочками с ор-дёврами.

– Сядь, – сказал я. – Не будь дураком.

– Ты должен взять свои слова назад.

– Ой, брось эту школьную туфту!

– Возьми назад.

– Конечно. Как скажешь. Я сроду не слышал о Бретт Эшли. Годится?

– Нет. Не это. Ты послал меня к черту.

– А, не ходи к черту, – сказал я. – Сиди тут. Мы еще не доели.

Кон снова улыбнулся и сел. Похоже, он обрадовался. А то бы он так до хрена простоял.

– Ты говоришь ужасно оскорбительные вещи, Джейк.

– Извини. У меня поганый язык. Сам не замечаю, как с языка срывается.

– Я понимаю, Джейк, – сказал Кон. – Ты ведь, можно сказать, мой лучший друг.

«Бог в помощь», – подумал я.

– Забудь, что я сказал, – сказал я. – Извини.

– Да ничего. Порядок. Просто стало как-то обидно.

– Хорошо. Давай еще чего-нибудь закажем.

После ланча мы перешли в «Кафе-дё-ла-Пэ» и выпили кофе. Я чувствовал, что Кона так и подмывало снова заговорить о Бретт, но я не поддавался. Мы говорили о том, о сем, а потом я вернулся один в контору.

В пять часов я ждал Бретт в отеле «Крийон». Она никак не шла, поэтому я сел и написал кое-какие письма. Вышло не очень гладко, но я надеялся, что бланки «Крийона» придадут им солидности. Бретт все не было, и где-то без четверти шесть я спустился в бар и выпил Джек-Роуз с барменом Жоржем. В баре Бретт тоже не показывалась, так что перед выходом я снова заглянул наверх и поехал на такси в кафе «Селект». Переезжая Сену, я смотрел, как буксируют вереницу пустых барж, высоко выступавших из воды, и шкиперы берутся за длинные весла на подходе к мосту. Вид на реку был отличный. В Париже ехать по мосту всегда приятно.

Такси обогнуло статую изобретателя семафора со своим изобретением и повернуло на бульвар Распай, и я откинулся на сиденье, чтобы не видеть его. По бульвару Распай ехать всегда скучно. Похожее чувство отупляющей, гнетущей скуки я всегда испытывал, проезжая отдельный участок пути P. L. M.[28] между Фонтенбло и Монтро. Полагаю, такое гнетущее впечатление возникает у нас под влиянием неких ассоциаций. В Париже есть и другие безобразные места, помимо бульвара Распай. Причем я совсем не против пройтись по нему. Но терпеть не могу смотреть на него из транспорта. Возможно, когда-то я прочел о нем что-то такое. Роберт Кон именно так и смотрел на весь Париж. Я задумался, откуда у Кона эта неспособность видеть красоту Парижа. Наверно, от Менкена[29]. Думаю, Менкен ненавидит Париж. Столько молодых людей обязаны Менкену своими симпатиями-антипатиями.

Такси остановилось перед «Ротондой». Какое бы кафе на Монпарнасе вы ни назвали таксисту, садясь в такси на правом берегу, вас всегда привезут к «Ротонде». Лет через десять это, наверно, будет «Дом». Так или иначе, я был почти на месте. Пройдя мимо грустивших столиков «Ротонды», я вошел в «Селект». Несколько человек сидели за стойкой, а снаружи в одиночестве сидел небритый Харви Стоун. Перед ним высилась стопка блюдечек.