Но пропадать так внезапно было опять же подозрительно. Да и у девчонки, помимо двух квартир, оставались еще и те картины.

Так что было чем поживиться.

– Ты ведь пока что здесь жить будешь? – спросил Федор, стоя в двери и целуя напоследок голую внучку академика. – Я тебе позвоню!

Он ей позвонит! А что, если нет? Нет, такой, как Федор, никогда не подводит: в этом Саша не сомневалась.

Оставшись одна-одинешенька в квартире родителей, она, натянув мамин халат, отправилась на кухню пить чай.

И что ей теперь делать?

Наверное, надо заниматься организацией похорон дедушки, только вот что и как предпринимать, она понятия не имела.

Поскольку родители хоть у нее и пропали, но похорон никаких не было: тела-то остались на Памире, потому что горы не вернули мертвецов.

Только сейчас, попивая чай, Саша вдруг с ужасом осознала всю постигшую ее трагедию: дедушки больше с ней не было.

Она долго плакала и так хотела, чтобы Федор остался с ней, но у него были дела, у него имелась, в конце концов, больная бабушка.

Не мог же он все время находиться только с ней, Сашей Каблуковой.

А почему, собственно, не мог? Наверняка из него получится великолепный муж!

И о чем она только думает!

Саша позвонила в деканат – тот самый, которым некогда заведовал дедушка. Там уже обо всем знали, и ее тотчас соединили с новым деканом, учеником дедушки, тем самым, который, по мнению старика, его в итоге и подсидел, спихнув с начальственного кресла и заняв его место.

Декан был крайне мил и любезен, пообещал всяческую помощь и заявил, что руководство факультета и университета возьмет на себя организацию похорон.

– Нам очень, очень жаль, что так получилось! Мы все так любили и ценили Илью Ильича! Просто невероятная трагедия, что с ним такое произошло! Я уже распорядился установить его большой портрет с траурной лентой в холле. Если вам что-то еще надо, то мы поможем!

Батя, как в итоге выяснилось, решил обуть Федора. Тот с самого начала был настороже, потому что понимал: доверять бате нельзя, тот думает только о самом себе.

В этом они были крайне похожи.

Все прошло как нельзя лучше, если не считать, конечно, мертвого дедушки. Ну, явился старик в самый неподходящий момент, ввалился в свою же собственную квартиру, стал вопить, грозился милицию вызвать – пришлось успокоить.

Молотком по кумполу.

Лучше бы оставался в своей больнице, был бы жив и невредим.

Пододвигая к Федору большую пачку денег, батя произнес:

– Вот твоя доля, сынок!

Федор с большим подозрением уставился на кучу деревянных. И что, это все?

– Так полотна ведь еще продать не успели, – заявил он, – они и за рубеж еще, наверное, не ушли, или не все, во всяком случае. А ты обещал мне семь картин…

Батя, пребывавший по поводу удачного гоп-стопа, да еще такого резонансного (об ограблении и убийстве академика Каблукова вещали, конечно, не только «600 секунд», даже на Центральном телевидении кратко и с кадрами оперативной съемки осветили), в эйфории, был на редкость в благодушном настроении.

– Ну, ты же меня знаешь, Федяка, я человек слова и к тому же щедрый! Чего уж тут мелочиться, получишь прямо здесь и сейчас свою долю!

Федор пачки деревянных даже считать не стал. Какой-нибудь фраер на его месте от радости при виде груды денег в обморок брякнулся бы, но он понимал: батя его элементарно разводил. Причем как последнего лоха.

И это если выражаться нематерно.

Столько стоила, быть может, одна самая захудалая картинка из коллекции дедушки, а их было несколько сотен.

Ему причиталось больше, намного больше.

Просто намного больше – к тому же в долларах.