Руад подобрал упавший с ноги плотника деревянный башмак, приладил парус из листка и пустил по воде. Сказал, мол, на удачу.

Потом до самого наступления темноты Элмерик, сняв сапоги и засучив рукава, строил насыпь. Руад и хотел бы помочь, но не мог даже войти в проточную воду, поэтому продолжал совать лазоревкам камешки. Не то, чтобы от этого был толк, но фейри хотя бы чувствовал себя при деле.

После заката ощутимо похолодало; Элмерик тут же пожалел, что ещё утром отшнуровал рукава у своей старой куртки, да ещё и плащ не взял: думал, они засветло вернутся. Келликейт повезло чуть больше – она редко расставалась с капюшоном с пелериной, так что теперь надвинула его на нос. Жаль, они не могли развести костёр: он бы их согрел, но пламя наверняка спугнуло бы Гвин.

Больше всего на свете Элмерик не любил ждать. А уж у ручья – в комарином месте – ожидание и вовсе превращалось в пытку. На шее вздулись волдыри, но он старался не чесаться, не сопеть и вообще не шевелиться. Терпение принесло плоды: как только в деревне пробили в колотушки полночь, на небо набежали свинцовые тучи, закрывшие луну, а от куста белого шиповника отделилась полупрозрачная тень. Элмерик смог её увидеть лишь потому, что смотрел Истинным зрением: Гвин не хотела быть замеченной.

Когда-то Леди Белого Шиповника, наверное, была красавицей, но теперь её облик изменился от горя и одиночества. И чем больше уплотнялся силуэт несчастной фейри, тем яснее проступали морщины и тёмные, словно у черепа, впадины глаз. Зрачки превратились в белые бельма, пальцы вытянулись, словно у болотных бесов, а тело покрылось шипами – не как у Руада, гораздо длиннее.

– Бедная моя Гвин, – рыцарь шагнул вперёд, протягивая руку. – Ты больше никогда не будешь одна. Не бойся, плотина крепка. Держись за меня – и ты сможешь перейти на этот берег. Мы снова будем вместе, как прежде.

– Ничего уже не будет, как прежде, дорогой, – покачав головой, прошелестела Гвин. – Поздно. Я растеряла былую беззаботность и красоту.

– Для меня ты всё равно осталась прекраснейшей, – улыбнулся рыцарь. – Потому что я люблю тебя. Разве не это главное?

И Леди Белого Шиповника ступила на плотину, сделала шаг, другой… Элмерик, затаив дыхание, наблюдал, как преображаются её черты. Вот сгладились морщины, на скулы вернулся румянец, со светлых волос будто стряхнули пепел, у виска расцвёл белый цветок, глаза стали просто голубыми и ясными. Пухлые губы изогнулись в улыбке – невозможно было не улыбнуться в ответ (и не имеет значения, что улыбалась Леди не ему). Гвин засмеялась – так заразительно, что захотелось рассмеяться в ответ. Всё-таки велика сила любви, если может вернуть даже из слуа… Элмерик подумал, что хотел бы написать об этом песню.

Гвин, подобрав летящие белые юбки, сделала ещё шажок. Тонкие пальцы осторожно коснулись руки Руада. И вдруг налетел ветер – настолько сильный, что с головы Элмерика сорвало шапку. Он наклонился, а когда выпрямился – обомлел. Гвин крепко держала возлюбленного в своих шипастых объятиях, и её ужасный облик слуа ши вернулся.

– Поздно, – её милая улыбка стала хищной. – Я долго страдала, Руад. Теперь настала твоя очередь. Не я отправлюсь с тобой, а ты – со мной. Мы будем вместе навсегда, среди бури и грозовых туч, – но сначала отомстим за нанесённую обиду всему людскому роду.

– Это был не весь людской род, а всего один человек! – встряла Келликейт. Элмерик ахнул: что она творит? Неужели хочет отдать Итана мстительной фейри?

– С него и начнём, – расхохоталась Гвин. – Он не переживёт сегодняшнюю ночь, уж я позабочусь. Или, может, лучше начать с тебя, полукровка? Или с рыжего барда?