– А… – выдохнула Москвина и заявила как ни в чем не бывало: – При желании в обувь большего размера можно чего-нибудь напихать.

– Можно, – согласилась Мирослава, – но это скажется на легкости походки. Жертвы Феи утверждают, что на ней были туфли на каблуке.

– Как же она в них по снегу ходит? – удивилась женщина.

– Я и говорю, легкость походки, плюс еще умение сохранять равновесие на скользкой почве. В туфлях, которые не по размеру ноги, сделать это вдвойне сложно.

– Наверное, вы правы, – подумав, согласилась Москвина.

– Елена Павловна, вы лучше расскажите мне, как у вас хватило мужества противостоять Горбылю?

– Какое уж там мужество! – отмахнулась женщина. – Просто я не нашла другого выхода.

– Да?

– Да! Денег, чтобы заплатить ему, у меня не было. Правда, этот негодяй, – женщина презрительно скривила губы, – предложил мне продать квартиру!

– А вы?

– Я сказала, что не собираюсь из-за его подлости жить всю оставшуюся жизнь с сыном на улице. И тогда он хмыкнул и заявил, что беспокоиться о крыше над головой сына мне не нужно, так как в тюрьме его благоустроят со всеми соответствующими его статусу арестанта условиями.

«Вот гад», – подумала про себя Мирослава, и остатки жалости к Степану Горбылю испарились из ее души.

– Так что я решила, как говорится, «звонить во все колокола». Подключила для начала свою подругу-журналистку. Она, в свою очередь, помогла мне заинтересовать этой проблемой двух блогеров. А потом все стало нарастать как снежный ком. Мой сын оказался на свободе. Остальное вы знаете.

«Настоящая мать-героиня», – подумала про Москвину Мирослава.

– А где Владлен? – спросила она как бы невзначай.

– Как где? – удивилась Елена Павловна. – В институте, где же ему еще быть?

Тепло распрощавшись с женщиной, детектив подумала: «Хорошо все то, что хорошо кончается! Чего не скажешь о Степане Горбыле, – понеслась вдогонку первой вторая мысль, – так ведь он сам в этом виноват».

Дома Мирослава улеглась в гостиной с книгой, но не на ковре перед камином, а на диване.

Морис молча наблюдал за тем, как она делает вид, что читает. Потом не выдержал и спросил:

– Вы ничего не хотите мне рассказать?

– Хочу, – ответила она, отложив книгу, – но если ты сам сюда подойдешь.

– Конечно сам, – усмехнулся он, – я здесь не вижу никого, кто бы изъявил желание носить меня на руках. Если разве что только Дон, – он посмотрел на кота. Но тот тут же отвернулся в другую сторону. – Ну вот видите, – смешно взмахнул руками Морис, – он тоже не желает.

Мирослава тихо рассмеялась и, похлопав по месту на диване рядом с собой, позвала:

– Так иди же сюда скорей!

Он подошел и сел на то место, которого только что касалась ее рука.

– Я расскажу тебе историю о несчастной любви, которая превратила изначально совсем неплохого парня в преступника, – начала она.

– Я не верю, что любовь может превратить человека в преступника, – заметил Морис.

– Не перебивай! – прикрикнула она на него.

Миндаугас приложил палец к губам в знак того, что больше не проронит ни слова. Потом обеими руками коснулся ушей, давая понять, что готов внимательно слушать.

Мирослава улыбнулась, легонько шлепнула его по руке и начала свой рассказ. При этом, рассказывая о настигшей врасплох Степана Горбыля влюбленности, она старалась быть объективной. Голос ее звучал почти бесстрастно.

Морис внимательно слушал, стараясь не пропустить ни одной, даже незначительной на первый взгляд, детали.

Когда она замолчала, он заговорил не сразу. И Мирослава спросила:

– Тебе нечего сказать?

– Сказать здесь что-либо сложно, – ответил Морис. – Все и так ясно.